Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Куда я могла пойти? Возвращаться в дом хозяев было страшно. Я брела бездумно, не заботясь о том, куда иду или что станется. Когда я прошла четыре или пять миль[17], усталость вынудила меня остановиться. Я присела на пень, оставшийся от старого дерева. Сквозь ветви надо мною сияли звезды. Какой насмешкой был их яркий, безмятежный свет! Шли часы, а я так и сидела, и меня постепенно охватили озноб и смертельная дурнота. Я пала на землю. Разум полнился чудовищными мыслями. Я молилась о смерти, но молитва осталась без ответа. Наконец с огромными усилиями я поднялась и прошла еще некоторое расстояние до дома женщины, которая дружила с матерью. Когда я рассказала ей о причинах моего прихода, она принялась успокаивать меня, но утешить не смогла. Казалось, я могла бы вытерпеть позор, если бы только удалось примириться с бабушкой. Я жаждала раскрыть ей сердце. Я думала, если она узнает об истинном положении вещей и обо всем, что я сносила годами, вероятно, станет судить меня не так сурово. Подруга матери посоветовала послать за бабушкой. Я так и сделала, но целые дни мучительной неопределенности проходили друг за другом, а ее все не было. Неужели она совсем покинула меня? Нет. Она наконец явилась. Я пала на колени пред нею и рассказала о тех вещах, что отравили мне жизнь; о том, как долго меня преследовали, как я не видела никакого выхода и в час крайней нужды поддалась отчаянию. Она выслушала меня молча. Я сказала, что готова снести и сделать что угодно, если со временем появится надежда получить ее прощение. Я молила ее сжалиться надо мною ради покойной матери. И она пожалела меня. Она не сказала: «Я прощаю тебя», – но посмотрела на меня с любовью, глазами, полными слез. Положила мне на голову свою старческую руку и пробормотала: «Бедное дитя! Бедное дитя!»

Я вернулась в дом доброй бабушки. У нее состоялся разговор с мистером Сэндсом. Когда она спросила, почему он не мог оставить ее ярочку, ее единственное сокровище, – разве мало на свете рабынь, не заботящихся о репутации? – он не ответил, но наговорил немало добрых и подбадривающих слов. Он пообещал заботиться о ребенке и купить меня на любых условиях.

Доктора Флинта я не видела пять дней. Ни разу с самого момента признания. И вот теперь он разглагольствовал о том, какое бесчестье я на себя навлекла; как я согрешила против хозяина и заставила сгорать со стыда старую бабушку. Он намекал, что, если бы я приняла его предложение, он, как врач, мог бы спасти меня от разоблачения. Он снизошел даже до того, чтобы жалеть меня! Мог ли он предложить более горькую пилюлю? Этот человек, чьи преследования явились причиной моего греха!

– Линда, – сказал он, – хоть ты и преступница по отношению ко мне, я тебе сочувствую и готов простить, если ты повинуешься моим желаниям. Скажи, является ли тот юнец, за которого ты хотела выйти замуж, отцом ребенка? Если обманешь, гореть тебе в адском пламени.

Я более не чувствовала прежней гордости. Мое самое сильное оружие против него исчезло. Я пала в собственных глазах и решилась сносить его оскорбления в молчании. Но когда он презрительно заговорил о моем возлюбленном, который всегда обращался со мною честно, когда мне вспомнилось, что, если бы не хозяин, я могла бы быть добродетельной, свободной и счастливой женой, терпение мое истощилось.

– Я согрешила против Бога и самой себя, – ответила я, – но не против вас.

Он стиснул зубы и пробормотал:

– Будь ты проклята!

Потом шагнул ко мне, едва подавляя ярость, и воскликнул:

– Ты, упрямая девчонка! Я мог бы стереть тебя в порошок! Ты бросилась на шею какому-то недостойному негодяю. Ты слабоумная и легко поддаешься на уговоры тех, кому и дела до тебя нет. Будущее сведет между нами счеты. Ты ослеплена; но отныне и впредь будешь убеждаться, что хозяин – твой лучший друг. Мое долготерпение в отношении тебя тому доказательство. Я мог бы наказать тебя многими способами. Я мог бы сечь тебя, пока ты не умерла бы под плетью. Но я хотел, чтобы ты жила; я улучшил бы твое положение. Другие не могут этого сделать. Ты моя рабыня. Твоя хозяйка, коей отвратительно твое поведение, воспрещает тебе возвращаться в дом; поэтому я пока оставляю тебя здесь; но мы будем часто видеться. Я зайду завтра.

На следующий день он пришел, нахмурив брови, что выдавало неудовлетворенное состояние, в коем пребывал его ум. Осведомившись о моем здоровье, спросил, оплачен ли мой стол и кто меня навещает. Далее сказал, что пренебрегал своим долгом, что как врач он должен объяснить мне определенные вещи. Затем последовала беседа, от которой покраснели бы и самые отъявленные бесстыдницы. Он велел мне встать перед ним. Я повиновалась.

– Я приказываю, – сказал он, – поведать мне, кто отец твоего ребенка, черный или белый.

Я замешкалась.

– Отвечай мне сию же секунду! – воскликнул он. Я ответила. Он набросился на меня подобно волку и ухватил за руку так, словно желал сломать ее. – Ты его любишь? – прошипел он.

– Я благодарна уже и за то, что не презираю его, – ответила я.

Он занес руку, чтобы ударить меня, но уронил ее, не завершив замах. Не знаю, что помешало нанести удар. Он сел, плотно сжав губы. Наконец заговорил.

– Я пришел сюда, – сказал он, – чтобы сделать тебе дружеское предложение, но твоя неблагодарность раздражает меня сверх всякой меры. Ты извращаешь все мои благие намерения в отношении тебя. Сам не понимаю, что́ не дает мне тебя убить.

Доктор снова вскочил, словно задумал ударить меня. Но вместо этого заговорил опять:

– Я прощу твою наглость и преступление, но с одним условием. Ты отныне и впредь не должна иметь никакого общения с отцом ребенка. Ты не должна у него ничего просить и ничего от него принимать. Я позабочусь о тебе и ребенке. Лучше бы тебе пообещать это сразу, а не ждать, пока он тебя бросит. Это последний акт милосердия, который я готов оказать.

Я не стала говорить, что не желаю, чтобы моего ребенка содержал мужчина, который проклинал и его, и меня. Он заявил, что женщина, которая пала до моего уровня, не имеет никакого права ожидать чего-либо иного. И спросил в последний раз, приму ли я его доброту. Я ответила, что не приму.

– Очень хорошо, – промолвил он, – тогда прими последствия своего своенравия. Никогда не обращайся ко мне за помощью. Ты моя рабыня и всегда будешь. Я никогда не продам тебя, попомни мое слово.

Надежда умерла в сердце, когда он закрыл за собой дверь. Я рассчитывала, что в ярости он продаст меня работорговцу, и знала, что отец ребенка поджидает возможности купить меня.

Примерно в это время дядя Филипп должен был вернуться из поездки. Накануне отъезда я присутствовала на свадьбе в роли подружки невесты. Сердце у меня тогда было не на месте, но улыбавшееся лицо ничем этого не выдавало. Минул всего год, но какие страшные перемены он принес! Сердце стало серым от страданий. Жизнь, искрившаяся солнечным светом, и жизнь, рожденная в слезах, получают свои цвета от обстоятельств. Никто из нас не знает, что принесет грядущий год.