Лев мисс Мэри - Эрнест Хемингуэй

На этот раз Мэри сердилась на меня, и я знал – ничто непоможет мне замолить все грехи, которые я, должно быть, совершил за свою жизнь.В таких случаях оставалось только не замечать или делать вид, что не замечаешьее настроения, и тогда спустя некоторое время, тебя, может быть, вновь сочтутдостойным членом рода человеческого. Правда, не следует слишком обольщаться,потому что тебя еще могут обвинить во всех зверствах, совершенных по отношениюк предыдущей жене Некоторым образом эти преступления (по правде говоря, я на ихсчет придерживался несколько иного мнения, но мисс Мэри располагала достовернойинформацией, полученной непосредственно от бывшей супруги) можно было считать еслине искупленными покаянием, то, во всяком случае, прощенными за сроком давности.Но не тут-то было. Они были свежи как новости, полученные с утренней почтой,если здесь могла быть утренняя почта. Зверства эти не блекли и не тускнели,подобно ужасам Первой мировой войны, и независимо от того, сколько раз ты былосужден и наказан за них, всегда оставались свежими в памяти, как перваяштыковая атака бельгийских новобранцев.

Итак, это был один из дней, когда я слышал только: «Ты неотдашь мне эту книгу? Я ее читаю».

Или: «Разве ты не знаешь, что в лагере совершенно нет мяса?А все из-за твоего безразличия и беспомощности. Все уже жалуются на твоелегкомыслие. Мы ведь можем позволить себе иметь немного мяса для боев, не такли, С. Д.?»

Или: «Ты взял маленькие конверты из ящика? А?»

Все это сопровождалось демонстрацией усердия и очевидноготрудолюбия, чтобы показать, что в лагере есть еще деловой человек, способныйсерьезно, а не спустя рукава относиться к своим обязанностям. Затем начиналисьчастые походы в зеленую палатку, установленную, что правда, то правда, безучета возможности возникновения дизентерии, вдалеке, потому что ближе ненашлось тени или укрытия, если не считать нескольких деревьев, под которымирасположился лагерь. Я страшно переживал болезнь Мэри и не обижался на ееплохое настроение, но ничего не мог поделать. Лучше всего было убраться с ееглаз, но в полдень в Африке негде спрятаться, кроме как в тени, и я уселся настул в обеденной палатке с откидным полотнищем. Ветерок продувал палатку насквозь,и здесь было прохладно и уютно. Хорошо бы подняться по дороге вверх, по склонугоры, в Лойтокиток, посидеть в задней комнате закусочной и бара мистера Сингха,почитать и послушать, как гудит лесопилка. Но это уже расценивалось бы какдезертирство.

Потом наконец состоялся один из тех ленчей, когда хозяйкаодновременно жертвенно величава и мила с гостями, а мужу впору есть на кухне.Тень моих прошлых, настоящих и будущих грехов зловеще лежала на столе, и дажекетчуп и сыр с горчицей не могли поправить положения. Мои подлинные грехидоставили мне в свое время немало удовольствия; те, что действительно на мне, ане те, в которых меня обвиняли, и я никогда не стал бы сокрушаться о содеянном,потому что мог бы совершить их заново. Я не каялся в своих грехах публично, исегодня они меня не очень-то беспокоили. Я знал, что мы хорошо подготовили львадля мисс Мэри и что, когда спадет жара, я должен буду добыть и разделать мясо иподстрелить приманку. С. Д. должен писать свой месячный отчет. А Мэри поможетего отпечатать.

Состояние Мэри начинало беспокоить нас. Мы с С. Д. считали,что у нее, помимо дизентерии, было отравление птомаином.

Я подошел узнать, как она себя чувствует, и Мэри спросила,не привезли ли мы продукты для лагеря. Привезли, ответил я, и рассказал, чтоименно.

– Ты хорошо стрелял?

– Средне.

– Ты можешь восторгаться своей пальбой, если хочешь.

– Я всего-навсего набил немного мяса для лагеря.

– Зачем тогда так много говорить об этом? Неужели всене были восхищены, удивлены и потрясены твоими великолепными выстрелами?

– Они промолчали. Арап Маина поцеловал меня.

– Должно быть, ты напоил его?

– Не было нужды. Он сам нашел фляжку.

– Ты, наверное, тоже пьян?

– Нет. Решительно нет.

– С. Д. еще не принес печатать свой отчет.

– Еще один сукин сын, – сказал я. – Лагерьпросто кишит ими. У тебя температура?

– Нет. Только сильные колики и ужасное недомогание.

– Как ты думаешь, ты сможешь пойти завтра?

– Я пойду, как бы я себя ни чувствовала.

Я пошел к С. Д. Он сидел иод откидным полотнищем своей палаткии писал отчет. У нас был уговор о ненарушении уединения, и я решил уйти.

– Постой, – сказал С. Д. – Чего ради мыторчим в лагере?

– Лично я стараюсь подбодрить мисс Мэри. Но похоже, ейэто не нужно.

– Бедная девочка.

– Завтра она подстрелит шельмеца.

– Она все-таки собирается пойти утром?

– Да, при всех регалиях.

– Здорово, – сказал С. Д. – Очаровательнаямисс Мэри.

И на следующий день мисс Мэри убила своего льва.

В день, когда Мэри убила своего льва, была прекраснаяпогода. Правда, кроме погоды, ничего прекрасного в нем не было. Ночьюраспустились белые цветы, и на рассвете, когда солнце еще не поднялось,казалось, будто на покрытые первым снегом луга через туман пробивается нежныйлунный свет. Мэри проснулась и собралась задолго до восхода солнца. Правыйрукав ее охотничьей куртки был закатан, и она тщательно проверила все патроны всвоем манлихере. Она сказала, что чувствует себя неважно, и это была правда.Она сдержанно ответила на наши приветствия, и мы с С. Д. старались не шутить. Яне знал, что она имела против С. Д., быть может, ей не нравилась егобеспечность перед лицом несомненно серьезной опасности. То, что она сердиласьна меня, было вполне оправданно. Если у Мэри плохое настроение, думал я, и оначувствует себя скверно, она будет стрелять с той беспощадностью, на какую редкобывает способна. Некоторые люди стреляют легко и непринужденно, другие стреляютс невероятной быстротой, но при этом владеют собой настолько, что их выстрелыточны, как первый надрез опытного хирурга; третьи стреляют автоматически инаверняка, если только что-нибудь не помешает выстрелу. Казалось, этим утроммисс Мэри будет стрелять с мрачной решимостью, презрением ко всем, кто неотносится к делу с должной серьезностью, под защитой своего плохогосамочувствия, на которое всегда можно сослаться, если промахнешься,преисполненная непреклонного стремления победить или погибнуть. Это был новыйподход. И он мне нравился.