Наш Витя - фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева

А жизнь пульсировала. Сменами дня и ночи, солнцем и дождями, смертями и рождениями, сближениями и разлуками. И мир, распахнутый навстречу не суженому корыстью взгляду, был не похож на тот, что виделся Виктору из путаницы забот и обязанностей, мелких радостей и бытовой суеты.

Этот — бесконечный на все четыре стороны — был незнаком и в чём-то опасен.

Витя будто проснулся после долгого и тяжёлого сна.

Неуютно, однако. Как в невесомости. И чтобы не улететь в пугающую пустоту, надо ухватиться за что-нибудь, быстрее, тотчас же.

На столбе Витя увидел объявление, повторенное трижды — на английском, иврите и русском: «Яхта «Кэролл» набирает в команду людей, обладающих разнообразными практическими умениями и желающими совершить трансатлантический переход Израиль — Америка». Сообщалось, что яхта пришвартована в Ашкелонской стоянке «Марина» и обращаться можно круглосуточно к боцману.

Хлеб поплыл по водам…

В Ашкелоне Витя однажды бывал. Мишка и Саша тогда скучали, слушая экскурсовода; легенду о могучем Самсоне, которого коварная Далила лишила волос, а с ними силы, они знали из оперного либретто. Манечка читала таблички, рассказывающие о нашествии римлян и крестоносцев на эти края. Древний парк был загажен толпами жующих современников. На поваленных мраморных колоннах, как на лавочках, сидели укутанные в чёрное арабки, а в греческий амфитеатр с прелестными скульптурами времён господства Эллады еврейские мамы посылали детей писать. Сладкий запах инжира смешивался с запахом мочи, пива и шашлыка. И только море, стоявшее на горизонте, манило слезной чистотой.

Теперь Витя шёл к морю, оставив парк слева, мимо театрона (так торжественно зовётся здесь обычный театр), стараясь попасть в полуденную тень многоэтажных домов. Ориентир — здание новой гостиницы. Изыск архитектуры лез в глаза — гостиница была точь-в-точь огромное яйцо, зарытое в песок до середины.

«Марина» открылась вдруг, так всегда открывается море. От пляжа стоянку отделяли надолбы. И яхты, сгрудившись тесно, синхронно покачивали своими боками и мачтами. Только одно судно было само по себе. Большое, в десятки раз больше любого здесь, оно стояло на якоре у выхода из бухты.

— «Кэролл»? — спросил Витя охранников стоянки и тут же увидел на белоснежном боку английские буквы, а над яхтой американский флаг. Охранники сказали, что боцман набирает команду на пляже. Вон домик на сваях, там.

Нет, Витя, конечно, не думал увидеть усача с пузом и зычным голосом. Это из романов Стивенсона. Но всё же…

…За столиком сидели двое, один хлипче другого. Вертлявые подростки явно израильского изготовления. Чернявые, прокалённые солнцем, тонкорукие, тонконогие, они, наверное, чувствовали себя в воде, как рыбы, но боцманской убедительностью явно не обладали. Спасатели, кричащие в рупор глупости, не более того.

— Где боцман с яхты «Кэролл»? — спросил Витя. И тут же услышал в ответ из глубины домика «здесь».

Голос был низкий, с хрипотцой. Голос высокой женщины.

Она и была высокой. Он со света не сразу увидел её в глубине комнатки, она доставала из холодильника пакеты фруктового сока. Закрыла дверцу и открыла себя. Всю, как есть, потому что современный купальник — поперечная полосочка вверху, на груди, и продольная снизу — скрывал совсем малую часть тела.

Какого тела!

Она была красоткой.

Из породы тех, кого Витя по жизни всегда обходил. О таких — прекрасного роста метр семьдесят пять и выше — он говорил снисходительно «эталонная женщина». О лице — если было такой строгой и точной лепки — «невыразительное». Но всегда знал: такие вот брови вразлёт, прямой нос, резные губы и твёердый подбородок выразительны бесконечно. И вместе с глазами-омутами они и есть тайна особого женского аристократизма, вне времени и вне профессии.

Актриса? Топ-модель? Леди? Путана? Ах, зелен виноград, возникла в душе щемящая нота. Не для таких, как он, — для избранных эта женщина. И потому лучше не замечать маленького отступления от эталонности, особо милого его душе: фигура женщины была не просто бескостна и мягка, но и, как у многих спортсменок, несколько утловата, с плечами развитыми, но до конца не развёрнутыми до прямой. Велосипед? Весла? Каким спортом она занималась? Утлая, уютная, готовая принять в себя, как лодка, как люлька… Легче всего заглушить робость дерзостью. И он дерзил. Нет, он не скрипел зубами, он вспоминал английский, благо хватал его в школе на лету, как всё остальное.

— Ты за боцмана? — Его устраивало, что в английском нет подобострастного «вы» и жлобского «ты». Нечто не самое вежливое, и главное интонация…

— Я боцман.

— Если такие красавицы в начальстве, риск плавания повышается.

— Не рискуй.

Отступил, бросил: «Шутка», — и протянул руку:

— Виктор.

Пожала крепко:

— Кэролл.

— Имя яхты и твоё…

— Да, так назвал отец и меня и яхту… Это всё, что у него когда-нибудь было стоящего, у бедняка и бродяги. Я только родилась, он подарил меня миру, а мне — это средство передвижения.

— Но это совсем не мало. Отличная посудина. Значит, ты владелица?

Молча кивнула.

Она устроила ему смешной экзамен. Пол в домике он вымыл за шесть минут: разом выплеснул ведро мыльной воды, а потом согнал большим куском резины за порог. Мыл тем же способом, каким моет каменный пол любая израильтянка. На бумаге показал, как складываются два куска ткани для бельевого шва (сколько таких швов сделал он в стране исхода, соображая новую простыню из двух старых!). Подобрал по каталогу марку клея для заплаты на парусе.

— Беру, — сказала хозяйка.

…Она вписывала его в какой-то реестр, а он смотрел на её ухо, просвечивающее даже в полутьме безоконного домика. Раковина, розовая, нежной округлой резьбы. На затылке плотный ежик коротких волос.

— Мне нравится эта линия, — сказал Витя, и, слегка дотрагиваясь, провёл рукой от затылка до шеи.

— А мне — эта. — Кэроллл прошлась авторучкой по ширинке Витиных джинсов, преувеличив имеющийся изгиб.

Ого! Сказано было без вызова и без смущения. И уж без всякой игривости точно. Отстань, мол, отцепись, не удивишь ты меня своими штучками.

— Ты феминистка?

— Я — это я. Мать, кажется, была одно время феминисткой. Сначала они с отчимом хипповали, а когда тот смылся, она стала мужененавистницей. Кем ещё можно быть среди вас, козлов и сексистов?

— Ну, так-то за что?

— Ты даже не скрыл удивления, что я боцман. Не капитан, заметь. Яхта моя, капитана я наняла, как тебя, по контракту. Могла бы и сама, я взяла полный курс вождения. Но не люблю ответственности за жизнь других и потому выполняю обычную женскую работу на корабле, веду домашнее хозяйство. Порядок, чистота, пища… Но даже это тебя поражает.