Наш Витя - фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева

— Каббалисты? Ты ходишь без кипы и хочешь использовать каббалу? — Зеев покачал головой, осуждая бедного Витеньку. — Ну, ладно. Посоветуйся о своих проблемах с моим равом. Он человек добрый и мудрый, десять лет учит Тору. Поговори. — Зеев считал деньги, принесённые Витей для погашения долга. — Десять тысяч, ещё девяносто за тобой. Но ты с ними не спеши. Для того и дал тебе в долг, чтобы ты со своей жизнью спокойно разобрался.

Ишув был надет на гору, словно шляпа на голову еврея. «Тулья» — сгрудившиеся домики и дома за стенами из валунов, — маленькая, но стойкая крепость на случай защиты от братьев-арабов, рассыпавшихся мелкими кучками по склонам и долинам.

«Поля шляпы» — дорога, кольцом нависшая над обрывами. А на срезанной макушке-«донышке» — спортплощадка, бассейн, магазинчик, почта, три синагоги и остановка автобуса.

Рава Нафтали в ишуве знали все. Дом его был виден сразу. Черепичная крыша, волны сиреневых и малиновых цветов, алое кипение рожковых деревьев у ровного кустарникового забора.

Рав ждал Витю на «балконе» (мозаичный мраморный пол, деревянный навес). Угловые столбы густо обвивал виноград. Сюда не проникало слепящее солнце, здесь хозяйничали ветерки.

Прохлада. И звуки «Баркаролы» Чайковского из окон дома напоминали о воде, речной или озерной, струящейся между пальцев и вспыхивающей на солнце. Кто-то играл вполне прилично.

— Старшая дочь, — объяснил Нафтали. — В доме раввина светская музыка тебя удивляет, да?

— Должно удивлять? — ответил вопросом на вопрос Витя.

— Ах да! Забыл, ты не молишься и даже часа не отводишь для чтения Торы. Надеюсь, ты просто атеист, а не воинственный безбожник? Есть ведь и такие, не дай-не дай Бог.

— Я просто не думал в эту сторону.

— Как странно, «не думал». Музыка и религия, по-моему, схожи. Музыка продолжает нас в мире нематериальном, как молитва.

— Музыку чаще сводят к математике.

— Не сводится, ибо волнует в тот самый момент, как рождается. Молитва, если искренняя, тоже захватывает сердце. Молитва верней. Иногда искусство, прельщая красотой, уводит от главного, от Него. И… от Его творений…

Проследив за взглядом Нафтали, Витя увидел в проёме, обрамлённом виноградными лозами, молодое деревце. Не высокое и не прямое, — ветры заставили его гнуться в одну сторону и не дали вольно раскинуться ветвям. Витя видел его против солнца, без подробностей и цвета. Как схему. Он даже не мог точно сказать, яблоня это, слива или персик. Но многоточие плодов в небрежно порушенной симметрии не просто радовало глаз, а говорило о бесконечно важном. О Присутствии.

«Этой красоте и впрямь нет равной среди творений человеческих», — Витя знал, что и ему, и раву пришла одна и та же мысль.

— Музыка, — сказал после паузы Нафтали, — возникла первой среди искусств. Она лучше помнит Его. Знаешь, как это было?

— Откуда мне?

— Когда Каин убил Авеля, рухнул космический замысел. Всё сдвинулось, и земля отказалась кормить убийцу. Человек, чтобы прокормиться, вынужден был создать город, ремесло, оружие, рынок, деньги. Но, тоскуя по прежнему единству с Господом и природой, в утешение себе он создал и гармонию. Искусственную… Искусство. Один из близких потомков Каина был музыкантом. Но он был только человеком, и ему было далеко до Того… Человек не может…

— Может! Бах воссоздал гармонию мироздания! — горячо возразил Витя. — Я не могу наполнить его формы земным содержанием, они чисты. Но как… Я не знаю иных слов и говорю по-вашему — они божественны.

Нафтали печально покачал головой.

— Это малая часть земной музыки. И от Баха в каиновой цивилизации мы пришли к «Ногу свело» или вот… «Крематорий» — есть такие ансамбли, да? А в промежутке Шопен, Чайковский, Бетховен, сама чувственность… Толстой про это рассказал в «Крейцеровой сонате»…

…Витенька боялся этого визита. Рав представлялся ему суровым старцем-морализатором с мудрёными религиозными прибамбахами. А перед ним был почти ровесник (он мог быть Вите старшим братом), простой и милый собеседник. Редкий случай, когда беседа возникла сама собой, в разговоре их вёл интерес друг к другу.

У рава был хороший русский, хотя он родился в Израиле. Рыжая борода, в которой путались солнечные лучи, рыжие брови. Белозубая улыбка перекликалась со сверканием белков больших и веселых карих глаз. Чистота, здоровье и доверчивое простодушие… И Витенька неожиданно для себя раскрылся. Он жаловался раву, как ребёнок жалуется матери на свои неудачи.

Рав избавил его от стыдной необходимости убеждать собеседника в профессиональной состоятельности. Не хотелось говорить о победах в конкурсах, похвалах коллег и прочей чепухе. Нафтали опередил:

— Кое-что мне дано видеть, я вижу уровень твоей одарённости… Ты из тех, кто точно оценивает себя и должен делать своё дело отлично. — Слово «своё» он как бы подчеркнул. И заодно рассказал: всюду, где собираются не меньше 600 евреев, создаётся самодостаточное общество, способное обслуживать себя именно потому, что каждый знает, к чему призван Господом.

— А между тем я вынужден отказаться от игры на кларнете…

— Ты играешь на кларнете?

— На саксофоне. Сейчас на саксофоне. Саксофон-сопрано. Впрочем, «играю» здесь мало подходит. Лабаю, насилую инструмент, как последнюю девку. И себя — насилую. Деньги…

— Саксофон, значит? Труба.

— Между собой мы, музыканты, кларнет называем «сучком», а сакс — «самоваром». Но строго говоря, в основе своей и тот и другой труба, ты прав…

— Кстати, вовсе не скрипочка — настоящий еврейский инструмент, как это принято думать, — перебил его рав. — У Моисея было две серебряные трубы. В пустыне, выводя народ из египетского рабства, он использовал их для дела. Два непродолжительных звука — собирайся народ! Весь! Один продолжительный звал старейших всех еврейских колен. Прерывистый — в поход.

— Как в пионерском лагере. Или на военных сборах.

— Да, так до сих пор ведётся не только у евреев… — Рав помолчал. — А отказываться от Его дара нельзя! Ты нарушаешь порядок, важный не только для тебя. Да ты и не сможешь отринуть этот дар, если даже захочешь.

И Витя подумал: пока не смог.

А рав продолжал:

— Работает это так: у человека есть гуф — тело, есть нефеш — душа в нашем житейском понимании, сехель — разум и нешама — тоже душа, но не животная — высшая. Нешама принадлежит и тебе, и верхнему миру одновременно. Дар изливается от Него через нешаму. Господь использует человека как проводник. Долг человека — отдать полученное людям.

Независимо от обладателя, нешама наполняется и наполняется. Или дар может вдруг иссохнуть, когда его обладатель вовсе не хочет этого. Помнишь, Блоку шли стихи, он их просто записывал, а после — не шли? Один талант может быть заменён другим, тогда художник становится литератором или наоборот. Но если нешама наполняется, это великое благо для человека. Его жизнь имеет смысл. Надо благодарить Господа и суеверно бояться творческой пустоты… Кстати, как правило, вместе с даром даются силы для осуществления и создаются условия…