Плач к Небесам - Энн Райс

Он оглянулся. То был человек, которого он никогда не видел,а за его спиной стояли бравос Раффаэле, те самые люди, которые преследовали егонесколько недель, и между ними — Кристина, а они держали ее, но с таким видом,словно защищали и вовсе не собирались обижать. А у его ног лежал убитый имчеловек.

Грудь Тонио тяжело вздымалась. Он вжался в стену, какзагнанное в угол животное, не верящее никому.

— Мы состоим на службе у кардинала Кальвино, —сказал ему тот человек.

И было ясно, что люди Раффаэле не нападали на него. Онистояли тут же.

Между тем напирала толпа, сотни тонких свечей. И постепенноТонио осознал: все эти люди пришли, чтобы защитить его.

Он смотрел на убитого.

Прибежала стайка маленьких ребятишек и тут же отпрянула,увидев мертвяка. Пальцы детишек казались красными и прозрачными на фоне пламенисвечей.

— Вы должны скорее уходить отсюда, синьор! —сказал ему браво, и люди Раффаэле согласно закивали. — Здесь могутоказаться и другие желающие напасть на вас.

Несколько бравос повели его прочь, а один из них наклонилсянад трупом и обшарил его.

Он сидел у самого дверного порога. Кардинал Кальвино был внесебя от ярости.

Вызвав графа Раффаэле ди Стефано, он горячо поблагодарил егоза помощь, которую оказали его люди в защите Тонио и Кристины, благополучнодоставленной в дом графини.

Раффаэле выразил недовольство тем, что нападавшие смоглиподойти так близко к Тонио.

Но кто были эти разбойники? И кардинал, и Раффаэлеобратились с этим вопросом к Тонио, но тот лишь покачал головой и сказал, чтоему известно не более, чем им.

Вскоре выяснилось, что оба нападавших были зауряднымиголоворезами. У них нашли венецианские паспорта, венецианские монеты. Бравоскардинала прирезали одного из них; другого убил сам Тонио.

— Кто в Венеции может желать твоей смерти? —допытывался Раффаэле. Его маленькие черные глазки буравили Тонио. Спокойствиепевца сводило его с ума.

Тонио снова покачал головой.

То, что он сумел добраться до театра и смог выйти на сцену,казалось ему чудом, а то, что он справился со своей работой, было результатомпривычки и профессионального мастерства, которое он не ценил до самогопоследнего момента.

Но эта комната оказалась для него большим наказанием, чемосвещенная огнями сцена, где, слушая свой голос словно издалека, он могпогрузиться в собственные мысли.

Он чувствовал приятное возбуждение, подобное тому, чтоиспытывал два дня назад, открывая душу Гвидо, возбуждение, которое делало егохолодным и твердым и которое легко можно было скрыть гримом и костюмом.

Теперь же он заставлял себя сидеть тихо и не двигаться. Ивсе же не мог забыть о порезе на горле, не мог отделаться от мысли о том, какглубоко должна была вдавиться веревка, чтобы навсегда лишить его голоса, еслине жизни.

А еще он помнил о ноже, приставленном к горлу. Нож у горла,удавка на горле.

Он поднял глаза и остановил свой взгляд на Гвидо, которыйнаблюдал за дознанием с таким видом, словно был озадачен и напуган не меньшеостальных.

Теперь же его лицо было непроницаемым. Можно было несомневаться: он не собирается никому ничего говорить.

— Отныне Марка Антонио будут охранять четверо, —сказал кардинал.

Тактично, несмотря на то что гнев все еще будоражил его,кардинал не стал спрашивать Раффаэле, с чего это вдруг его люди там оказались.Бравос кардинала говорили с этими людьми так, словно они были хорошо знакомы ине удивлены их присутствием.

«А что, если бы никого из них там не оказалось?»

Тонио прищурился и отвел глаза, когда Раффаэле наклонился,чтобы поцеловать кольцо на пальце кардинала.

Несмотря на свою маску спокойствия, Гвидо на другом концекомнаты выглядел сникшим. Словно он уже увидел тело Тонио, истекающее кровью нагородской улице.

Тонио снова потрогал свой порез. Раффаэле уже уходил. Бравосостанутся на страже во всех коридорах дворца, точно так же как бравос Карлокогда-то таились во всех коридорах палаццо Трески.

— Уйди, Гвидо, — прошептал Тонио.

Наконец они с кардиналом Кальвино остались одни.

— Мой господин, — сказал Тонио. — Не окажетели вы мне после стольких милостей еще одну? Не можем ли мы с вами пройти сейчасвдвоем в часовню? Не изволите ли вы принять мою исповедь?

Молча прошли они по коридору. А открыв двери часовни,обнаружили, что в ней очень тепло. Перед мраморными святыми мерцали свечи, азолотые двери дарохранительницы чуть светились над гладкой белизной покрытоготканью алтаря.

Кардинал прошел на первый ряд резных стульев, установленныхперед поручнем, и сел, предложив Тонио соседнее сиденье. Им не былонеобходимости использовать деревянную кабинку исповедальни. Кардинал склонилголову, давая Тонио понять, что он может начинать, когда захочет.

— Мой господин, — сказал Тонио. — То, что яскажу вам, должно остаться тайной исповеди. Этого нельзя открывать никому.

Кардинал нахмурился.

— Марк Антонио, почему ты напоминаешь мне об этом?

Он поднял правую руку и сделал решительный знакблагословения.

— Потому что я не прошу формального отпущения грехов,мой господин. Возможно, я просто ищу справедливости. Я ищу правды перед лицомнебес. Я не знаю точно, чего ищу, но должен сказать вам, что человек, пославшийко мне наемных убийц, — мой собственный отец, известный всем и каждому какмой брат.

Дальнейший рассказ потек быстро, четко, словно годы смыли снего все банальности и ненужные подробности, оставив лишь голую канву. Лицокардинала заострилось от боли и сосредоточенного внимания. Опущенные гладкиевеки смотрелись полукружиями над его глазами. Иногда он качал головой, непрерывая красноречивого молчания.

— То, что было сделано со мной, давно подтолкнуло былюбого другого к мести, — прошептал Тонио. — И я знаю, что лишь моесчастье вынуждало меня отсрочивать достижение своей цели. Я не отношусь к своейжизни с ненавистью или презрением. Я ценю ее. Голос для меня был не толькобожьим даром, но и радостью, и все люди вокруг стали моей отрадой, хотя похотивсегда было в избытке, а вот страсти явно не хватало. Я не могу этого отрицать.Но я живу. Иногда я кажусь сам себе стаканом с водой, попавшим под лучи солнца,когда свет буквально взрывается в нем, так что стакан становится самим светом.