Плач к Небесам - Энн Райс

Тонио подошел к столу. И подождал, пока из темнотыпостепенно проступило лицо Гвидо.

— Ты успеешь написать оперу до Пасхи? — спросилТонио.

Поколебавшись, маэстро кивнул.

— Тогда пойди к импресарио и договорись с ним. Наймикарету, достаточно большую для того, чтобы вы все — Кристина, Паоло, синьораБьянка — смогли добраться до Флоренции и снять там дом для всех нас. Потому чтоя обещаю, что если не вернусь к тебе раньше, то я буду с тобой в Пасхальноевоскресенье, прежде чем откроются двери театра.

Даже под вуалью постепенно усиливающегося дождя этот городбыл слишком красивым, чтобы оказаться реальным. Скорее это был город-мечта, неподдающийся восприятию разума. Его старинные дворцы возвышались над разбитойповерхностью свинцовой воды, создавая один величественный, прекрасный ибесконечный мираж. Солнце пробивалось сквозь разорванные облака, отороченные покраям серебром, над торчащими мачтами кораблей парили чайки, трепетали ихлопали на ветру флаги, похожие на яркие вспышки цвета на фоне тусклосветящегося неба.

Ветер хлестал по тонкой пленке воды, покрывавшей всюплощадь, а где-то далеко слышен был звон колоколов, так схваченных холодом, чтоих звук казался похожим на крики чаек.

Начался старинный священный спектакль — выход членовСветлейшего Сената из портиков государственной канцелярии. Красные мантииволочились по воде, ветер срывал белые парики, но шествие продвигалось к краюводы, и один за другим государственные мужи ступали на иссиня-черные траурныебарки и отправлялись вверх по проспекту непревзойденного великолепия — Большомуканалу.

О, неужели это никогда не перестанет изумлять, опустошатьсердце и разум? Или в том, что этого все равно всегда недостаточно, виноватыпятнадцать лет горького изгнания в Стамбул? Вечно мучительный, вечнотаинственный, вечно безжалостный город, Венеция — мечта, которая снова и сновастановится реальной.

Карло поднес бренди к губам, и оно тут же обожгло ему горло.Все вокруг закачалось и встало на свои места. Чайки застыли в мощном движении кнебу. Ветер щипал глаза.

Он повернулся, чуть не потеряв равновесие. И увидел, что егодоверенные люди, его бравос, бывшие до сих пор смутными тенями, придвинулисьближе, не уверенные в том, нужна ли ему их помощь, но готовые немедленноподбежать к нему, если он упадет.

Карло улыбнулся. Поднес фляжку ко рту и сделал большойглоток. Толпа тут же превратилась в медленно движущееся скопище красок,отражающихся в воде, столь же нематериальное, как сам дождь, растворяющийся вбезмолвном тумане.

— За тебя, — прошептал он воздуху, небу иокружавшему его материально-эфемерному чуду, — за тебя, любая и всякаяжертва, моя кровь, мой пот, моя совесть. — Закрыв глаза, он качнулся подпорывом ветра. Ему нравилось, как ветер остужает его кожу, и нравилосьпребывать в состоянии такого восхитительного опьянения, что не чувствовались ниболь, ни скорбь. — За тебя я убиваю, — прошептал он. — За тебя яубью.

Он открыл глаза. Патрициев в красных мантиях уже не было. Ина миг он представил себе — испытав при этом весьма приятное чувство, —что они один за другим утонули в море.

— Ваше превосходительство, позвольте отвезти вас домой.

Он обернулся. Это был Федерико, нагловатый парень, считавшийсебя его слугой, а не просто браво. И бренди оказалось у его губ раньше, чем онпринял решение выпить.

— Сейчас, сейчас... — Он хотел что-то сказать, нопочувствовал, как на глаза навернулась пелена слез, размывая пригрезившеесявидение: пустые комнаты, пустая кровать, ее платья, все еще висящие на крючках,и даже аромат ее духов, все еще витающий в воздухе. — Время не притупляетничего, — произнес он вслух. — Ни смерть, ни потерю, ни тот факт, чтодаже на смертном одре она произнесла его имя!

— Синьор!

Федерико глазами указал на темный силуэт, тут жепопытавшийся скрыться из виду. Это был один из ненавистных шпионов государства,попадавшихся на каждом шагу.

Карло рассмеялся.

— Донеси на меня! Эй, ты, слышишь? «Он напился допьяна,потому что его жену под землей грызут черви!»

Он оттолкнул слугу.

Толпа разбухала, как живое существо, и размыкалась толькодля того, чтобы сомкнуться вновь. Под порывами ветра дождь колотил его повекам, бил по губам, растянутым в улыбке, искажавшей все его лицо. Онзакачался, но тут же выпрямился и, сделав следующий глоток, сказал:

— Время.

Сказал громко, с той безрассудностью, на которую способенлишь пьяный вдребезги человек, и подумал: «Когда время не дает ничего», а потомпрошептал:

— И опьянение тоже. Не дает ничего, кроме возможностираз за разом видеть эту красоту и скрывающийся за ней смысл всего.

Тучи были обрамлены серебром, золотая мозаика сверкала иказалась живой. Интересно, а что грезилось во время опьянения ей, в те минуты,когда она вырывала вино из его рук, а он просил ее: «Марианна, останься сомной, не пей, останься со мной!»? И вообще, снились ли ей сны, когда она лежалабез сознания в своей постели?

— Ваше превосходительство, — прошептал Федерико.

— Оставь меня одного!

Бренди обжигало его, казалось ему жидким огнем; теплонапитка поддерживало Карло, не пропуская ледяной воздух, и вдруг его поразиламысль о том, что вся эта красота оказывается больше всего нужна тогда, когдакто-то сам доходит до грани, за которой не чувствует боли.

Дождь с новой силой хлынул с небес. Его косые струи сшипеньем разбрызгивали огромную лужу, простиравшуюся перед ним.

— Что ж, очень скоро он будет с тобою, любовьмоя, — прошептал Карло, скривив губы. — Он будет с тобой, и в великойпостели земли вы будете лежать вместе.

До чего, однако, она дошла под конец! «Я поеду к нему!Понимаешь, я поеду к нему! И ты не смеешь держать меня здесь своей пленницей!Он в Риме, и я поеду к нему!» А он отвечал ей: «Ах, моя дорогая, да разве ты всостоянии сама найти хотя бы свои туфли или гребешок для волос?»

— Да-а-а-а! Вы будете снова вместе. — Эти словавырвались у него, как вздох. — И тогда, и тогда я смогу дышать!

Он закрыл глаза, надеясь, открыв их, снова увидеть этукрасоту, серебристый взрыв солнечного света и золотые башни, возносящиеся надсверкающей мозаикой.