Сегодня мы живы - Эмманюэль Пиротт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Напевал даже Матиас – и это нравилось ему гораздо больше, чем в последний раз, когда пришлось демонстрировать вокальные способности, исполняя «Песню партизан»[52]. Счастье, что он помнит слова «In the mood», здесь их знает каждый. Стоит запнуться, и никто не вспомнит, что он… канадец. Дэн надсаживался, улыбаясь Матиасу. Он скалился, но, как говорила Чичучимаш, «его глаза говорили совсем не то, что губы». В настроении, вот что он мне сказал. В настроении.
Жюль играл в карты с тремя солдатами. Фермер не умел говорить тихо, и жена зна́ком успокоила его. Сидони беседовала с Макбетом, тот показывал ей семейные фотографии, и она восхищенно вскрикивала: «Ах ты, моя прелесть!», «Ну что за красавец ваш котеночек!». Старуха Марсель раскачивалась вперед-назад и что-то бормотала себе под нос. Берта нежно положила руку ей на плечо.
– Все хорошо, Бабуля? – спросила она.
– Ничего хорошего, чего уж тут хорошего, когда живот пустой!
– Вечером поешь супа с ячменной лепешкой, – сурово промолвила Берта.
– Je n’a m’seau del sope à rin et del pain po les biesses![53] – раздраженно огрызнулась старуха. – Я так проголодалась, что j’magnruonoî ome!
Последняя фраза Марсель привлекла всеобщее внимание. Рене, игравшая с Луизой в ладушки под считалку о Гийоме, на мгновение замерла, а потом звонко рассмеялась. Луиза и Жюль последовали ее примеру. Фермер хохотал, бил себя по ляжкам, американцы были озадачены – как и Матиас. Он начинал понемногу понимать валлонский, но бабулька выпалила свою тираду на такой скорости, что ему не удалось ухватить смысл. Его поразила бурная радость Рене, эта сторона детской натуры проявилась впервые, подтвердив, как много в ней жизненной силы.
– Ну ты даешь, старушенция! – воскликнул Жюль и, не удержавшись, хлопнул сидевшего рядом солдата по колену.
Рене перевела Матиасу слова Марсель: «Я бы и старика съела». Образ был изысканно абсурдным и нелепым – совсем как здешние обитатели, подумал Матиас.
Нацисты никогда не станут властелинами мира из-за полного отсутствия чувства юмора и неспособности посмеяться над собой. Евреи, конечно, вместилище всех возможных и невозможных пороков, но, что бы там себе ни воображал фюрер, они чувствуют неоспоримое превосходство над германской расой и в самой гуще адских мук не расстаются с черным юмором. Матиас слышал, как они шутят и рассказывают анекдоты в гетто и лагерях Восточной Европы, шутят даже над газовыми камерами, и от этой иронии холодеет спина.
Матиас не питал особой любви к евреям, но и против них ничего не имел. Судьба этого народа его не волновала. Гитлер не успеет стереть их следы с лица земли, и через пятьдесят лет они все так же будут смешить мир. Усатый, правда, вполне преуспел в Германии, так что там мало кому удастся повеселиться.
Рене и Луиза вернулись к игре в ладушки под считалочку о Гийоме, который мог быть только прусским императором Вильгельмом:
В другой песенке Гийом курил трубку, сидя верхом на свинье. Именно такой юмор не смогли бы оценить нацисты!
Под сводами подвала раздался хриплый голос Марсель: ей понадобилось «выйти». По смешкам окружающих Матиас догадался, что она хочет в туалет. Берта и Жюль помогли старушке подняться по лестнице, а Жанна присоединилась к Матиасу. Девушка выглядела усталой и раздраженной. Ладно скроенная, энергичная, она нуждалась в открытом пространстве, свежем воздухе и физической активности, жизнь «под землей» ее убивала. Жанна попыталась пригладить волосы, но не совладала с непокорными прядями, падавшими на лицо и шею.
– Трудно со стариками… – тихо промолвила она. – Ваши дед и бабушка живы?
– Бабка по материнской линии. Она живет в Квебеке.
– Вы с ней видитесь?
Матиас поежился – взгляд девушки выражал откровенное желание. Юбка задралась, обнажив соблазнительные круглые коленки и упругие бедра. От Жанны вкусно пахло сеном, свежим маслом, стойлом, по́том и сексом.
Нет, он больше не виделся с бабушкой. И с другими членами семьи не встречался – ни с отцом-придурком, ни с матерью, ни с сестрой Гердой, которая была замужем за офицером 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова», воспитывала троих детей и жила в доме рядом с одним из лагерей (с каким именно, Матиас не помнил).
– Чем вы занимаетесь в жизни? – продолжила расспросы Жанна.
– В жизни?
– Ну да, кем работаете?
Ему вдруг ужасно захотелось сказать правду. В жизни я убиваю людей, лгу, маскируюсь. В жизни я – немец. Он холодно посмотрел на собеседницу. Обычно под его взглядом все начинали нервничать, но не такова была эта девушка. Она улыбнулась, и в ее улыбке были вызов и приглашение, зубы влажно блестели. Она понимает, что делает? Куда это может их завести?
– В жизни я был… траппером.
Жанна сделала милую гримаску, показывая, что не понимает значения этого слова, и Матиас пустился в объяснения. Жизнь охотника-одиночки, лес, шкуры… Девушка слушала, затаив дыхание. Она подперла подбородок ладонью, ее колени по-детски раскачивались влево-вправо, лицо выражало восторг и подлинный интерес. Матиаса это очень смущало.
Брат Жанны Альбер подошел послушать и спросил, не переставая играть в бильбоке[54]:
– У тебя там есть индейцы?
– Есть.
– Злые?
– Нет. Хочешь знать правду?
На лице мальчика появилось недоверчивое выражение, но он все-таки кивнул и снова подкинул шарик, косясь на Матиаса.
– На самом деле главные злюки – ковбои.
Ковбои! Ну и сказанул! Этот канадец совсем глупый. И не похож на других, настоящих американцев. Что только сестра в нем нашла? Ну, высокий, ну, крепкий, но похож на… лунатика. Альбер слышал, как этот тип разговаривает во сне. Не по-французски и не по-американски. Он рассказал об этом отцу, а тот наградил его затрещиной, так что про ковбоев ему знать необязательно – все равно не поверит. Альбер решил придержать информацию. Может, сообщит позже одному из ковбоев. Тому, кого отец называет Тарзаном. Ему, кстати, канадец тоже не слишком нравится.