Записки неримского папы - Олег Батлук

Я уверен, проблема и без этого бы решилась. Но с этим она решилась как-то уж совсем комично. Потому что официант зачем-то стал оправдываться не передо мной, а перед Артемом. Естественно, по-английски. Он наклонился к нему и на полном серьезе принялся объяснять полуторагодовалому шкету, что это досадная ошибка и все сейчас же поправят. С этими словами официант разорвал неверный чек перед лицом Артема и положил ему на столик. Удовлетворенный Артем едва заметным кивком царственной головы дал понять, что инцидент исчерпан, и в знак примирения даже попытался съесть остатки чека.

* * *

Жена говорит: «Артем здесь познакомился с таким хорошим мальчиком!» А я что-то сомневаюсь, что с хорошим. Не похоже это на моего сыночка. С каким-нибудь малолетним рецидивистом в розыске – это он запросто. Но никак не с наследным принцем или хотя бы с графинчиком или графчиком, как там правильно маленькие графы называются? Хотя в нашем пятизвездочном отеле действительно много хороших мальчиков. Есть даже в бабочках и подтяжках. Такие чистенькие, аж зубы сводит.

Мы сидим на ужине за столиком, а я все смотрю на входящих в ресторан людей и гадаю, кто же это новый лучший друг Артема. Вдруг в дверях появляется кудрявое нечто. В одной руке он тащит за волосы младшего брата, в другой – такую желтую табличку: «Осторожно, мокрый пол». Я с ужасом говорю жене: «Этот, что ли?!» – «Да, да, – отвечает, – такой хороший мальчик».

* * *

В ресторане отеля, где мы питаемся, шведский стол. Еду выносить категорически запрещается. Об этом сообщают развешанные повсюду фашистские объявления. А мелкому перед сном мы даем бутылочку молока. Обычно жена набирает его на ужине из специальной емкости рядом с хлопьями и тихонько выносит в декольте. Ну, не в декольте. В сумке. А однажды она это сделать забыла. Пришлось идти мне.

Я долго отнекивался. Приводил разные разумные доводы. Например, что меня просто пристрелят при попытке к бегству, как Левченко в «Место встречи…». Я в красках описывал жене сцену, в которой я бегу к живой изгороди, а мне кричат официанты вместе с шеф-поваром: «Левченко, стой!» (Они-то не знают, что я Батлук, а не Левченко.) А я не стою. И вот выстрел – и я повисаю на кустах убитый, а из детской бутылочки в моей нерасжатой ладони на пол капает молоко. Жена не впечатлилась. Я убеждал, что меня за это сгноят в кипрской тюрьме и закормят мезе до смерти. Никаких эмоций. Жены, они вообще такие – лишь бы послать мужей на верную гибель. Короче, пришлось выдвигаться. Кому-то все это покажется странным, но я даже одноразовые тапки в отелях не беру. Не от благородства души, а от сыкливости натуры.

Я шел выносить сто грамм молока из столовки семейного отеля, как Горбатый шел вызволять Фокса с кичи. Я нарезал несколько кругов вокруг предполагаемого места преступления – сбрасывал слежку. Кроме нескольких голодных воробьев за мной никто не следовал. Я изучил периметр (так мы, рецидивисты, говорим) и определил подозрительного сотрудника. К сожалению, его при плохом раскладе пришлось бы валить сразу. Это была бабулька-уборщица. Очень уж внимательно она на меня посмотрела. На входе стояла хостес, которой все говорили номера комнат. Но я-то уже ужинал сегодня. Поэтому я прошел мимо нее быстрыми шагами, специально отвернувшись в другую сторону. И тут же врезался в официанта с тележкой. Я хотел моментально сдаться, но пока все вытаскивали официанта из-под опрокинувшейся тележки, мне удалось проскочить к емкости.

На сто грамм молока я своими трясущимися от прилива мужества руками пролил литр. Но все-таки набрал и сунул бутылочку в карман. Смешавшись с толпой отужинавших людей, я направился с ними на выход. Люди все были как на подбор – толстые. А поскольку – отужинавшие, то толстые вдвойне, так что мне удалось затеряться среди выпученных животов. При этом я не убирал руки с бутылочки в кармане, как Джон Уэйн с рукоятки кольта. Я миновал хостес и остановился на выходе перевести дух. Как у любого хронического труса, в моей голове уже сама собой сочинялась маленькая победоносная история для жены. Вот вернусь в номер, думал я, и скажу: фигня это, твое молоко, я в молодости в таких передрягах бывал, что тебе и не снилось, просто рассказать не могу, так как это подсудное дело, и ты пойдешь паровозом, соучастницей, если узнаешь. «Excuse me, – внезапно услышал я за своей спиной». Рука с кольтом в кармане дернулась от неожиданности, и бутылочка с молоком шумно покатилась по полу. Я машинально сказал нехорошее слово. За мной стоял не прокурор Кипра, не кипрский ОМОН и даже не хостес, как я предположил с перепугу. А какой-то краснорожий мужик. «А, – сказал он уже по-русски, услышав нехорошее слово. – Не знаете, здесь у них ужин?»

Я кивнул, зачем-то извинился, поднял бутылочку и помчался в номер через три ступеньки по лестнице (в лифте могла быть засада). Папа-интеллигент – горе в семье.

* * *

На обратном пути в Москву в кипрском аэропорту купил Артему пожарную машину с сиреной. Чтобы как-то скоротать ожидание посадки на рейс. Сынок сразу нашел в конструкции слабое место и отломал сирену. Она работала автономно, поэтому даже в отломанном виде продолжала визжать. Когда объявили посадку, Артем приставил включенную сирену к голове и пошел в сторону очереди к гейту. Люди слышали за спиной реалистичный звук сирены и машинально расступались. Сынок таким макаром дошел почти до самолета. Но был схвачен бдительными сотрудниками аэропорта. Мой мудрый малыш не стал мериться с ними сиренами и сдался властям.

* * *

В самолете на обратном рейсе один малыш очень сильно кричал. Никак не унимался, бедолага. В целом меня приятно удивила реакция самолета. Без замечаний, без упреков, без фырканья. Люди предлагали помощь, напитки, игрушки.

Правда, нашелся-таки один пассажир, который разозлил меня своим отношением к плачущему ребенку. Этот пассажир нагло показывал на малыша пальцем и демонстративно корчил недовольные рожи. Видите ли, спать его величеству мешали. Это был мой Артем. Мне так хотелось схватить его за грудки и встряхнуть со словами: «Ты чего, коротышка, забыл, как сам неделю назад самолет заставил раком лететь?!» Я его встряхнул и выкрикнул все это в лицо. Про себя. А вслух согласился с ним: «Да, да, Артем, какой противный ребенок, не то что ты – хороший мальчик».

* * *

Детство – это огромный материк, который ведьма взросления превратила в остров. С годами этот остров становится все меньше.

Раньше я вместе со всеми посмеивался над этими безумными мамашками. «Мы пошли». «Мы поели». Или даже лучше – «мы покакали». Вместе какали? На брудершафт? Вы что, циркачи? И все в том же духе. Какие такие «мы»? Ты – взрослая самодостаточная личность – благополучно существовала много лет до своего ребенка и была «я». Что изменилось?

А вот теперь мне, старому дураку, не надо объяснять, что такое «у нас» температура. Ты можешь быть прездоровым румяным мужичком с прекрасным аппетитом, идеальными жизненным показателями, бицепсами и упругой попой (мой портрет, кстати), но если Артему плохо, ты в этот момент тоже ходишь весь больной. Это такие древнейшие глубинные законы естества, что их не под силу отполировать или скорректировать никакой цивилизации. Тебе никогда не будет хорошо, пока будет плохо ему.