Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– То-то и оно, – смягчился Сетчуэлл.

– Что вас побудило выбрать Грецию?

– Я на самом деле не выбирал. Получил от бабки наследство и подумал, что сделаю перерыв в работе, покатаюсь по Европе, займусь живописью… проехал через Францию, Италию, а в семьдесят шестом меня занесло на Кос. Работал в баре. В свободное время писал. Продал туристам довольно много картин. Познакомился со своей первой женой… там и осел, – закончил, пожав плечами, Сетчуэлл.

– Кое-что еще. – Робин переложила полицейский протокол вниз, под небольшую стопку бумаг. – Нам стало известно, что Марго, возможно, видели через неделю после исчезновения. Полиция об этом так и не слышала.

– Вот как? – Сетчуэлл, похоже, заинтересовался. – И где же это?

– В Лемингтон-Спа, – ответила Робин, – на кладбище у церкви Всех Святых.

Широкая белая бровь Сетчуэлла вздернулась так, что натянула чистый пластырь, удерживающий глазную повязку.

– У церкви Всех Святых? – повторил он с явным изумлением.

– Рассматривала могилы. Якобы перекрашенная в брюнетку.

– И кто ее видел?

– Некий мотоциклист. Через два года он рассказал об этом медсестре в амбулатории «Сент-Джонс».

– Он рассказал медсестре? – Сетчуэлл сжал челюсти. – И что еще вам поведала медсестра?

Он вгляделся в лицо Робин. У нее сложилось впечатление, что он вдруг разозлился.

– Вы знаете Дженис? – спросила Робин, удивляясь такой реакции.

– Так ее зовут, да? – переспросил Сетчуэлл. – Запамятовал.

– Стало быть, вы ее знаете?

Сетчуэлл положил в рот ломтик жареной картошки. Робин видела, что он пока не решил, как вести себя дальше, и почувствовала прилив волнения, понимая, что все эти часы нескончаемой рутины, простоя и бессонных ночей того стоили.

– Она вонь поднимает, – резко бросил Сетчуэлл. – Вонючка она, эта медсестра. Они с Марго друг дружку не выносили. Марго сама мне говорила, что медсестра ей не нравится.

– Когда она успела вам сказать?

– Когда мы случайно встретились, я вам уже говорил, на улице…

– Мне кажется, вы сказали, что о работе речь не заходила?

– Говорю же: она сама сказала. У них вышел скандал или вроде того. Не знаю. Она вскользь упомянула. Сказала мне, что эта медсестра ей не нравится, – повторил Сетчуэлл.

Из-под его темной, будто сыромятной кожи проступила жесткая маска: вместо мужчины со слегка комичным, потасканным лицом появился неприглядный одноглазый старик. Робин вспомнила, как у Мэтью, когда он злился, напрягалась нижняя челюсть, придавая ему вид мордатого пса, но она не испугалась. В Сетчуэлле чувствовался тот же изворотливый инстинкт самосохранения, что и у ее бывшего мужа. Как бы там ни доставалось в свое время от Сетчуэлла бросившим его женам или Марго, вряд ли он отважился бы ударить Робин в людном месте, да еще в городке, где до сих пор живет его сестра.

– Вы, похоже, рассердились, – заметила Робин.

– Gia chari sou[20], конечно рассердился: эта медсестра – как там ее? – пытается меня замазать? Выдумала историю, повернула дело так, будто Марго сбежала, чтобы быть со мной…

– Дженис не выдумала эту историю. Мы проверили ее у вдовы мистера Рэмиджа, и она подтвердила, что ее покойный супруг рассказывал знакомым, как увидел пропавшую женщину…

– Что еще вам наговорила Дженис? – повторно спросил он.

– Она вас ни разу не упомянула, – сказала Робин, которую разбирало любопытство. – Мы представления не имели, что вы друг дружку знаете.

– Но она заявляет, что Марго видели в Лемингтон-Спа после того, как та исчезла? Нет, она явно понимает, что делает.

Съев еще ломтик жареного картофеля, Сетчуэлл внезапно вскочил со стула и поспешил, как убедилась обернувшаяся через плечо Робин, в туалет. Со спины он выглядел еще старше: через поредевшие седые волосы проглядывала лысина, джинсы болтались на заднице.

Робин поняла: он считает, что разговор окончен. Однако у нее был заготовлен дополнительный козырь, пусть опасный, но не позволявший прервать беседу в тот момент, когда вопросов стало больше, чем ответов.

Сетчуэлл отсутствовал не менее пяти минут, и Робин определила, что он настроил себя соответствующим образом. Вместо того чтобы опять сесть за стол, он, нависая над ней, сказал:

– Тоже мне, сыщица нашлась, мать твою за ногу. Журналюга, вот ты кто.

При взгляде снизу вверх его черепашья шея смотрелась особенно неприглядно. Цепочка, серебряные кольца с бирюзой, свисающие космы – все это напоминало дешевый маскарад.

– Если хотите, можете позвонить Анне Фиппс и проверить, – сказала Робин. – У меня есть ее номер. Почему вы думаете, что вами может заинтересоваться пресса?

– С меня прошлого раза хватило. Я пошел. Мне дергаться вредно. Надо восстанавливаться после операции.

– Еще одно, напоследок, – сказала Робин, – и вам будет интересно это услышать.

Этому приему она научилась у Страйка. Сохранять спокойствие и уверенность в себе. А собеседник пусть ломает голову: что же у тебя на него имеется?

Сетчуэлл выпрямился; единственный незакрытый глаз сверлил ее, как бурав. От заигрывания и покровительственного высокомерия не осталось и следа. Теперь она была ему равным противником.

– Присядьте, это не займет много времени.

Слегка поколебавшись, Сетчуэлл опустился на свое место. Сейчас его убеленная сединой голова заслоняла от Робин висевшую позади него на кирпичной стене голову оленя. От этого создавалось впечатление, будто рога вырастают прямо из белых волос, мягкими кудрями спускавшихся ему на плечи.

– Марго Бамборо знала о вас нечто такое, что не должно было выйти наружу, – сказала Робин. – Так?

Он не сводил с нее взгляда.

– Подушечная фантазия? – сказала Робин.

На его лице застыла каждая черточка, отчего он сделался похожим на старого лиса. Загорелая морщинистая грудь под седыми завитками провалилась внутрь, когда он выдохнул:

– Кому-нибудь выболтала, да? Кому? – (Робин даже не успела ответить.) – Мужику своему, да? Или этой ирландской потаскухе?

У него на скулах забегали желваки.

– Кто меня за язык тянул? – продолжил он. – Так бывает, когда ты влюблен, или пьян, или что там еще с нами случается. Потом годами прокручивал в уме, как она…

Фраза окончилась молчанием.

– Она это упомянула при вашей последней встрече? – наугад произнесла Робин, делая вид, что знает больше, чем на самом деле.

– Она спросила про мою несчастную мать, – уточнил Сетчуэлл. – Я еще подумал: не замыслила ли чего? Да нет, вряд ли. Возможно, она приобрела какие-то медицинские познания, возможно, изменила свои взгляды. Наверняка она видела людей, подобных Бланш. Видела жизнь, которую и проживать не стоит. Так или иначе, – он слегка подался вперед, – я по-прежнему считаю это сном. Ясно? Мне было шесть лет. Я это нафантазировал… или во сне увидел. И даже если не так, обе давно умерли и никто этого не оспорит. Моей почтенной мамаши не стало в восемьдесят девятом. Никто не сможет предъявить обвинения этой старой кляче. Мать-одиночка – каково ей было нас двоих поднимать? А прекратить чужие муки – это акт милосердия, – сказал Сетчуэлл и повторил: – Милосердия.