Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Почти, – отозвалась Робин, пропуская горстку туристов, которые оттесняли ее из середины хаммама, чтобы прочитать настенную табличку с его историей. – Я приехала из Лондона в надежде поговорить с вами о Марго. Если бы вы могли рассказать о ней все, что помните, это очень много значило бы для ее близких.

– Во как, а много ли, по-вашему, я вспомню через столько лет? – сказал Сетчуэлл.

Робин видела: он уже почти согласен. Она знала, что в такой ситуации люди прежде всего хотят понять, насколько информирован незнакомец, с какой целью на них вышел и есть ли у них причины для беспокойства. А одиноким и неприкаянным охота поболтать: им льстит, когда кто-нибудь готов ловить каждое их слово, вот как сейчас (даром что перед ней стоял старик, его единственный глаз, холодный, блекло-голубой, обшаривал ее тело и возвращался к лицу), или попросту хочется всласть пообщаться с молодой женщиной, вызывающей симпатию.

– Что ж, так и быть, – медленно проговорил Сетчуэлл, – не знаю, что смогу вам поведать, но я голоден. Давайте-ка вместе сходим перекусить, я вас приглашаю.

– Это просто здорово, но приглашаю я, – улыбнулась Робин. – Ведь это вы мне делаете одолжение, а не наоборот.

Сетчуэлл попрощался со смотрительницей художественной галереи, пожав ей обе руки, и пообещал заглянуть как-нибудь на неделе. Он даже вкрадчиво раскланялся с обиженной художницей, увековечившей Лонг-Итчингтон, но та лишь бросила вслед ему сердитый взгляд.

– Провинция! – фыркнул он, когда они с Робин направлялись к выходу из Курзала. – Вообще говоря, смешно видеть мои работы рядом с лубочными поделками этой старой карги, правда? Но выставляться в родных местах – что-то в этом есть. Я не бывал здесь бог знает сколько, чуть ли не полвека. Вы на машине? Отлично. Тогда поедем отсюда в Уорик. Чуть дальше по дороге.

На пути к «лендроверу» Сетчуэлл не умолкал.

– Мне никогда не нравился Лемингтон. – Поскольку для ориентирования на местности ему служил только один глаз, он беспрестанно вертел головой. – Слишком благонравный для таких, как я…

Робин узнала, что он жил в этом курортном городке только до шести лет, а потом незамужняя мать увезла его в Уорик. От второго брака матери у него есть единоутробная сестра, младшая, у которой он сейчас остановился, решив воспользоваться своим приездом в Англию, чтобы удалить катаракту.

– Я все еще британский подданный, имею право. Так что, получив приглашение выставить несколько картин… – он широким жестом указал на оставшийся позади них Королевский курзал, – я подумал: почему бы и нет? Прихватил их с собой.

– Работы замечательные, – покривив душой, отозвалась Робин. – У вас только одна сестра?

Единственной ее целью было поддержать вежливый разговор, но боковым зрением она увидела, что Сетчуэлл, повернув голову, уставился на нее свободным от повязки глазом.

– Нет, – ответил он через пару секунд. – Была… у меня была еще старшая сестра, но она умерла, когда я был маленький.

– Ох, простите, – извинилась Робин.

– Не повезло ей, – сказал Сетчуэлл. – Полный инвалид. Страдала припадками, то одно, то другое. Она была старше. Я плохо ее помню. Конечно, мама страшно переживала.

– Могу себе представить, – кивнула Робин.

Они дошли до «лендровера». Робин, которая мысленно уже просчитала риски на случай агрессии Сетчуэлла, была уверена, что при дневном свете, а тем более управляя автомобилем, будет в безопасности. Она открыла двери и села за руль, а Сетчуэлл со второй попытки взгромоздился на пассажирское место.

– Да, мы переехали отсюда в Уорик после смерти Бланш. Вдвоем с матерью. Там тоже жизнь была не сахар, но Уорик – он подлинный. Понимаете, там что ни здание, то подлинный памятник Средневековья.

Притом что родился и вырос он в Мидленде, подумала Робин, его акцент лондонского кокни – не иначе как отработанный за долгие годы трюк. То прорезаясь, то затухая, он примешивался к чуждым интонациям, усвоенным за годы жизни в Греции.

– А это место… викторианцы тут все испоганили, – сказал он, а когда Робин задним ходом выезжала с парковки, заявил, глядя на замшелое лицо каменной королевы Виктории: – Вот она, поглядите, жалкая старая корова, – и засмеялся. – Полюбуйтесь, в каком состоянии эта постройка, – добавил он, когда они проезжали мимо здания администрации. – Это уж точно роднит нас с Кроули. Появились на свет в здешних краях – и возненавидели все, что здесь есть.

Робин подумала, что ослышалась.

– Роднит вас с кем?…

– С Алистером Кроули.

– Кроули? – повторила она, когда они ехали по Променаду. – Тот самый, писатель-оккультист?

– Да. Он здесь родился, – ответил Сетчуэлл. – Но оккультизм тут не приветствуется, так что в большинстве путеводителей об этом молчок. Сейчас налево. И по этой дороге прямо.

Через несколько минут он направил ее к площади Клэрендон-Сквер, где высокие, стоящие вплотную одно к другому белые здания, хоть нынче и разделенные на квартиры, сохраняли следы былого величия.

– Вот тут он родился. – Сетчуэлл самодовольно указал на дом номер тридцать. – Ни тебе мемориальной доски, ничего. Благопристойные господа из Лемингтон-Спа не любят о нем вспоминать. У меня в юности был этап увлечения Кроули, – говорил Сетчуэлл, пока Робин разглядывала большие квадратные окна. – Вы знали, что он ребенком до смерти замучил кошку – хотел проверить, есть ли у нее девять жизней?

– Не знала, – ответила Робин, включая заднюю передачу.

– Возможно, это случилось где-то здесь, – заметил Сетчуэлл с каким-то болезненным удовлетворением.

Как у АК. Как у АК. На Робин снизошел еще один миг просветления. Тэлбот искал совпадения в гороскопах Сетчуэлла и Кроули, самопровозглашенного Зверя, Бафомета, самого порочного человека на Западе. Связь с ЛС. Ну конечно: Лемингтон-Спа.

Почему Тэлбот после долгих месяцев расследования вдруг решил, что Сетчуэлл заслуживает полного гороскопа – из всех подозреваемых он один удостоился такой чести? Алиби его выглядело безупречным. Почему у Тэлбота закрались новые подозрения – потому, что шок от совпадения родных мест Сетчуэлла и Кроули спровоцировал рецидив заболевания, или же потому, что в алиби Сетчуэлла вскрылось некое слабое звено? Сетчуэлл продолжал разглагольствовать о своей жизни в Греции, о живописи, о своем недовольстве сохранностью английской старины, а Робин поддакивала, но при этом мысленно перебирала элементы гороскопа Сетчуэлла, которые так зацепили Тэлбота.