Чертополох и терн. Возрождение веры - Максим Кантор

Кавальканти пишет так:

Это несколько неуклюжий перевод, но и сам фрагмент – темный, вызывает наибольшее количество толкований. Зрение помогает узнать форму и превращает потенциальный ум в активный – то есть помещает любовь туда, где она не может властвовать. Важно различать разум индивидуальной души – и разум Божественный. В душе – две части, бессмертная и смертная. В той части души, которая Божественна, обитает Разум, который лишен индивидуальности, это разум, объединяющий всех людей. Божественная душа бессмертна, но вот индивидуальная душа – смертна. Аверроэс, и за ним Кавальканти, считает, что индивидуальная душа умирает вместе с телом.

Гвидо Кавальканти не разделяет мысли неоплатоников о бессмертии любви; для Кавальканти – любовь соседствует со смертью, с небытием, поскольку должна быть осознана интеллектом, а он – смертен.

В канцоне Donna me prega высказано то, что не соответствует дантовскому представлению о сущности Любви. По Данте Любовь – это своего рода мотор, «что движет солнце и светила», то есть общий закон бессмертия. Для Кавальканти же любовь ведет к последнему испытанию:

Разрушительная субстанция любви уравновешена смертью («смерть часто мощи вслед идет Амора»), и между двух зол проявляется сущность человеческого. Амор, пробуждая интеллектуальную потенцию, никогда не может остановиться, «укоренен в законе материи» и продолжает экспансию естества (см. Ардиццоне, который пишет о двойной природе Амора Кавальканти: Ardizzone, Gvido Cavalcanti). Благородство смертного, согласно Кавальканти, есть единственно достойный, субъективный (сегодня мы бы сказали: экзистенциальный) выбор в условиях обреченности.

Канцона Кавальканти утверждает смертность интеллектуальной души и доблесть выбора смертного конца. Для таких людей, как оба эти поэта, сопрягавших интеллектуальную работу личности с социальным устройством, сопоставить проект бессмертия души в единении с миром и проект сопротивления миру – с политическими системами – вполне естественно. Говоря об Аморе, они одновременно обсуждали Флорентийскую республику. В эстетике Кавальканти можно видеть описание недолговечного бытия республики, обреченной к исчезновению; Данте нашел иное решение.

Нельзя и представить себе, что Боттичелли канцона незнакома: в кругу Лоренцо и в Академии Фичино данную канцону связывали с толкованием платоновского «Пира» – и критиковали как аверроистскую. Кавальканти пишет о мире, организованном одновременно языческим Амором и тенью Амора, Смертью, являющейся его логическим продолжением.

«Весна» и «Рождение Венеры» – это рассказ о бренности гуманного, рассуждение в духе Кавальканти. Вероятно, уместным будет добавить, что поэзия Гвидо Кавальканти пребывала в тени поэмы Данте шестьсот лет, пользуясь выражением Эзры Паунда.

7

Объяснить причину забвения Кавальканти – значит понять многое и в живописи Боттичелли, и в природе Ренессанса, и в позиции Лоренцо. Спор меж Данте и Кавальканти идет о сущности божества Амор. Этому богу любви посвящают канцоны и сонеты десятки тосканских и провансальских поэтов, пишут столь серьезно, что, читая обширный корпус текстов, удивляешься: как может быть, что сильные, наделенные политической властью и грубыми страстями мужчины взахлеб пишут о бесплотной ипостаси любви. Как правило, эти мужчины участвуют в войнах и заняты переделом власти, судами, штрафами, казнями. Данте прежде всего был политическим деятелем Флоренции, Гвидо – одним из вождей политической партии. В качестве действующих политиков, обсуждавших судьбу республики, они не могли переставать быть собою, переходя к разговорам о поэзии; напротив. Можно воспринимать культ Амора как дань куртуазной моде, как своего рода эвфемизм, как ханжество; но в рассуждениях об Аморе скрыто общественное, гражданственное утверждение. Поэтический троп (так часто в философии) несет целый шлейф значений, не связанных сугубо с поэзией. Приняв сторону Данте в разногласиях между двумя поэтами, потомки сделали не поэтический, но политический выбор.

– Где сын мой? Почему он не с тобой? – спрашивает у Данте отец Гвидо Кавальканти, которого поэт встречает в 10-м кругу Чистилища.

Существенно в этой встрече все. Во-первых, Данте помещает старика Кавальканти, гвельфа, в одну гробницу с гибеллином Фаринатой дельи Уберти. Полководец Фарината однажды спас Флоренцию гвельфов, когда победившие при Монтаперти гибеллины хотели город разрушить, – то есть гибеллин встал ради любви к родному городу над партийностью. А Кавальканти, знаменитый гвельф, принадлежит к той же партии, к какой принадлежал сам Данте. Однако в ту пору, когда создается «Комедия», Данте уже о распре гвельфов с гибеллинами мало печется; его представления о переустройстве общества изменились. Оба флорентийца – и тот, что спас город от своих же гибеллинов, и былой союзник-гвельф – в Аду; неясно за что. Видимо, Кавальканти-старший – за ересь (?), но в чем ересь – непонятно. Важно, что оба «грешника» ратовали за единство и спасение Флоренции – старик Кавальканти даже женил своего сына Гвидо на дочери Фаринаты, чтобы остановить рознь гвельфов и гибеллинов во имя цельности республики. Но Данте теперь ненавидит Флоренцию в целом; гвельфов так же, как гибеллинов, и само существование города ему неприятно. Что же касается былого друга, поэта Гвидо Кавальканти, то причину забвения дружбы Данте объясняет так:

Поразительный ответ: Кавальканти не чтил творений Вергилия – и что с того?

Отец Кавальканти прежде всего поражен прошедшим родом глагола: «чтил».

«Как ты ответил? / Он их не чтил? Его уж нет средь вас? / Отрадный свет его очам не светел?»

Для Данте это вопрос неприятный: дело в том, что именно Данте, как приор города, приговорил Гвидо Кавальканти к изгнанию в малярийную Сарцану, где тот заболел и быстро умер. В том 1300 г., когда происходит действие «Комедии» (написан текст позже, но по указанному в поэме возрасту Данте рассчитать год легко), Гвидо уже мертв. Здесь, впрочем, тонкость: Данте так расставляет хронологию, что смерть Кавальканти оказывается датированной двумя-тремя месяцами позднее предполагаемого мгновения встречи с отцом поэта в Чистилище; и, мол, поэт о смерти не осведомлен. Это – классически сфабрикованное алиби в духе рассказов Агаты Кристи: ведь Данте пишет эту сцену спустя годы после смерти Гвидо и своей волей помещает встречу с отцом умершего чуть раньше даты смерти. Он, пишущий эти строки, о смерти «первого друга» знает великолепно.