Глава Джулиана - Р. Дж. Паласио

Тут она глубоко вздохнула и покачала головой.

Бабушка помолчала несколько секунд. Она смотрела перед собой так, будто вся эта история снова разворачивалась перед ее глазами. Теперь я понимаю, почему она раньше никогда об этом не рассказывала: ей было слишком тяжело.

— Семья Турто прятала меня в сарае два года, — медленно начала она. — Хотя они очень рисковали. Нас в буквальном смысле окружали немцы, и у французской полиции в Даннвилье были большие штабы. Но каждый день я благодарила создателя за сарай, который теперь стал моим домом, еду, которую Турто удавалось мне добывать, — даже когда ее вообще было трудно найти. Люди в то время голодали, Джулиан. Но меня все равно кормили. Эту доброту я никогда не забуду. Быть добрым — это всегда храбрость, а в те дни такая доброта могла стоить тебе жизни.

Тут глаза у бабушки стали влажными. Она взяла меня за руку.

— Последний раз я видела Турто за два месяца до освобождения Франции. Он принес мне немного супа. Это был даже не суп. Вода, а в ней немного хлеба и лука. Мы оба так исхудали. Я была в лохмотьях. Ах, мои красивые одежки! Но несмотря ни на что, нам с Турто удавалось смеяться. Мы смеялись и над тем, что происходило в нашей школе. Я-то, конечно, больше не могла там появляться, но Турто ведь ходил туда каждый день. А по вечерам рассказывал мне всё, чему научился, чтобы я не поглупела. Он рассказывал и о моих старых подружках, о том, как они поживают. Они все, конечно, по-прежнему его игнорировали. А он никогда никому не выдал, что я еще жива. Никому нельзя было об этом знать. Никому нельзя было доверять!.. Турто был превосходным рассказчиком и часто меня смешил. Еще он прекрасно умел имитировать голос и мимику разных людей, и у него были смешные прозвища для всех моих друзей. Представь только, Турто смеялся над ними!

«Я и подумать не могла, что ты над нами потешаешься! — сказала я как-то. — Все эти годы ты, наверное, смеялся и надо мной тоже!»

«Смеяться над тобой? — ответил он. — Никогда! Я был в тебя влюблен и никогда над тобой не смеялся. А кроме того, я потешался только над теми, кто надо мной издевался. А ты никогда надо мной не издевалась. Ты просто меня игнорировала».

«Я звала тебя Турто».

«И что с того? Все меня так звали. И мне правда все равно. Мне нравятся крабы!»

«О, Турто, мне так стыдно!» — ответила я и, помню, закрыла лицо обеими руками.

И сейчас бабушка закрыла лицо обеими руками. Я видел старые пальцы, выступающие вены, но представил красивые руки юной девушки, которой было стыдно много лет назад.

— Турто взял мои руки своими, — продолжала она, медленно убирая руки от своего лица. — И держал их несколько мгновений. Мне тогда было четырнадцать лет, и я еще ни разу не целовалась, но в тот день он поцеловал меня, Джулиан.

Бабушка закрыла глаза. И глубоко вздохнула.

— После того как он поцеловал меня, я сказала ему: «Я не хочу больше звать тебя Турто. Как твое имя?»

Бабушка открыла глаза и посмотрела на меня.

— Угадай, что он ответил? — спросила она.

Я поднял брови, как бы говоря: «Мне-то откуда знать?»

А она снова закрыла глаза и улыбнулась.

— Он сказал: «Моя имя Жюлиан».

— Ого! — закричал я. — Так вот почему ты папу назвала Жюлианом?

Все его звали Жюль, но настоящее-то имя его было Жюлиан.

— Да, — кивнула она.

— А меня назвали в честь папы! — вопил я. — То есть и меня назвали в честь этого парня! Круто!

Она улыбнулась и провела рукой по моим волосам. Но ничего не сказала.

Потом я вспомнил, как она говорила: «Последний раз я видела Турто…»

— Так что же с ним случилось? — спросил я. — С Жюлианом.

И тут же по ее щекам потекли слезы.

— Его забрали немцы, — сказала она. — В тот самый день. Они решили еще раз прочесать город. Германия уже проигрывала войну, и они прекрасно это понимали.

— Но… Он же даже не был евреем!

— Его забрали, потому что он был увечным, — выдавила она сквозь рыдания. — Я помню, помню, что это плохое слово, но другого по-английски я не знаю. Он был инвалид. Это французское слово. Они забрали его, потому что он не был совершенным. — Она практически выплюнула это слово. — В тот день они увели всех несовершенных. Устроили чистку. Забрали цыган. Сына сапожника, который был… умственно отсталым. И Жюлиана. Моего турто. Посадили его в телегу с остальными. И отвезли его на поезд в Дранси. А оттуда — в Аушвиц, как мою мамочку. Позже мы услышали от кого-то, кто спасся из Аушвица, что его сразу отправили в газовую камеру. И вот так, внезапно, его не стало. Моего спасителя. Моего любимого Жюлиана.

Она прервалась, чтобы вытереть глаза платком, а потом допила остаток вина.

— Его родители, месье и мадам Бомье, конечно, были убиты горем, — продолжала она. — Мы получили официальное известие, что он погиб, только после освобождения Франции. Но мы знали, мы знали. — Она промокнула глаза. — Я жила с ними еще один год после войны. Они обращались со мной как со своей дочерью. Именно они помогли мне найти папу, хотя на это и потребовалось немало времени и сил. Тогда везде был такой хаос. Когда папа наконец смог вернуться в Париж, я переехала к нему. Но я всегда навещала Бомье, даже когда те совсем состарились. Я никогда не забывала об их доброте ко мне.

Она вздохнула и замолчала. После нескольких минут тишины я сказал:

— Бабушка, это самая печальная история, которую я когда-либо слышал! Я даже не знал, что ты побывала в войне. То есть папа никогда об этом не рассказывал.

Она пожала плечами.

— Очень возможно, я никогда и не рассказывала твоему отцу этой истории, — сказала она. — Знаешь, я не люблю говорить о грустных вещах. Во многом я осталась все той же легкомысленной девчонкой. Но когда я услышала от тебя о маленьком мальчике со странным лицом, я не могла не вспомнить о Турто и о том, как я сначала боялась его и как плохо мы с ним обращались из-за его увечья. Те дети так подло над ним издевались, Джулиан. У меня сердце разрывается, когда я об этом думаю.

И как только она сказала это, что-то внутри меня по-настоящему сломалось. Я посмотрел на пол и вдруг расплакался. А когда я говорю, что расплакался, то не имею в виду пару слезинок, скатившихся по щекам, — я имею в виду полномасштабный рев с соплями и всхлипываниями.

— Джулиан….

Я потряс головой и закрыл лицо руками.

— Как ужасно, бабушка! — шептал я. — Я так чудовищно вел себя с Ави! Мне так жаль, бабушка!

— Джулиан, — нежно повторила бабушка. — Посмотри на меня.

— Нет!

— Посмотри на меня, мон шэр. — Она обхватила мое лицо ладонями и заставила меня посмотреть на нее. Мне было так стыдно, что я и правда не мог посмотреть ей в глаза. И вдруг у меня в голове, как крик, зазвучало то самое слово, которое много раз произнес мистер Попкинс, то, к чему все пытались меня принудить.