Колдун и кристалл - Стивен Кинг

– Поехали, парень.

Роланд сжал бока Быстрого. Мерин двинулся в сторону Джонаса.И внезапно Роланда осенило. Знание, как случалось потом не раз, пришлониоткуда: секунду назад он пребывал в полном неведении, и тут же емуоткрывалась истина.

– Кто послал тебя на запад, червяк? – спросил он, проезжаямимо Джонаса. – Корт не мог, ты слишком стар. Его отец?

Скуку, что поселилась на лице Джонаса, как ветром сдуло. Намгновение мужчина с седыми волосами превратился в ребенка: потрясенного,пристыженного, мучающегося от боли.

– Да, отец Корта, я вижу это по твоим глазам. И теперь тыздесь, у Чистого моря… да только в действительности ты на западе. Душа такогочеловека, как ты, не может покинуть запад.

Револьвер Джонаса с такой скоростью перекочевал из кобуры вруку что только сверхзоркие глаза Роланда могли уловить это движение. Средимужчин пробежал шумок, то ли изумления, то ли восторга.

– Джонас, брось дурить! – рявкнул Ленджилл. – Ты не можешьих убить после того, как мы положили столько сил, чтобы взять их живыми.

Джонас не слышал. Его глаза широко раскрылись, уголки ртадрожали.

– Думай, что говоришь, Уилл Диаборн, – прохрипел он. –Выбирай слова. А не то я с тобой быстро разберусь.

– Прекрасно, застрели меня. – Роланд вскинул голову, в упорпосмотрел на Джонаса. – Стреляй, изгнанник. Стреляй, червяк. Стреляй,неудачник. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.

На мгновение он подумал, что Джонас сейчас выстрелит,почувствовал, что смерть совсем рядом, и приготовился принять ее: достойныйконец для того, кто с такой легкостью позволил себя поймать. О Сюзан он идумать забыл. И вообще все застыло: ветер, трава, мужчины, пешие и конные,лошади.

А потом Джонас вернул курок в исходное положение и сунулревольвер в кобуру.

– Везите их в город и судите, – бросил он Ленджиллу. И чтобыни одного волоска не упало с их головы до моего приезда. Если уж я сейчас неубил одного из них, удержитесь и вы. А теперь в путь.

– Трогайтесь. – Голос Ленджилла разительно переменился.Нарочитая властность напрочь исчезла. Похоже, он осознал (слишком поздно), чтопринял участие в игре, ставки в которой оказались чересчур высоки для него.

Они тронулись. И тут Роланд обернулся в последний раз.Презрение, которое увидел Джонас в этих холодных юных глазах, отстегало егосильнее, чем те кнуты, что многие годы назад, в Горлане, превратили его спину влохмотья.

Когда они скрылись из виду, Джонас вошел в бункер, поднялполовицу, под которой хранился арсенал молокососов, но обнаружил там только дваревольвера. Пара шестизарядных, с темными рукоятками, несомненно, револьверыДиаборна, исчезли.

Ты на западе. Душа такого человека, как ты, не можетпокинуть запад. Ты будешь жить в изгнании и умрешь, как жил.

Руки Джонаса принялись за дело, разбирая револьверы, которыеКатберт и Ален привезли с запада. Из револьвера Алена даже не стреляли, несчитая пристрелочных выстрелов. Выйдя из бункера, Джонас разбросал отдельныечасти револьверов во все стороны, вкладывая в каждый бросок всю силу, пытаясьизбавиться от ледяного синего взгляда и потрясения, испытанного от словДиаборна. Он-то пребывал в полной уверенности, что его тайна погребена навечно.Рой и Клей могли о чем-то догадываться, но наверняка они ничего не знали.

А теперь, еще до заката солнца, всему Меджису станетизвестно, что Элдред Джонас, седоволосый регулятор с вытатуированным на рукегробом, всего лишь неудавшийся стрелок, не выдержавший экзамена на мастерство.Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.

– Возможно, – Джонас смотрел на сгоревший дом, но не виделего. – Но я проживу дольше, чем ты, юный Диаборн, и умру, когда твои кости ужесгниют в земле.

Он вскочил на коня, развернул его, резко дернув поводья, ипоскакал к СИТГО, где его ждали Рой и Клей. Поскакал быстро, но глаза Роландане отставали от него.

– Просыпайся! Просыпайся, сэй! Просыпайся! Просыпайся!

Слова приходили из далекого далека. Даже когда ее началатрясти чья-то рука и Сюзан поняла, что проснуться придется, ей потребовалосьнемало усилий, чтобы разлепить веки.

Уже какую неделю она не могла выспаться, а тут крепкозаснула, хотя на это не рассчитывала… особенно в эту ночь. Она лежала без сна вроскошной спальне в Доме-на-Набережной, ворочаясь с боку на бок. Ночная рубашказадралась вверх и сбилась комом под поясницей. Встав по малой нужде, Сюзанскинула эту мерзкую хламиду, швырнула в угол и забралась в постель голой.

Как выяснилось, именно шелковая ночная рубашка и мешала ейспать. Как только голова Сюзан коснулась подушки, она вырубилась. Именновырубилась, а не заснула, провалилась в черную пустоту, где не было места дажеснам.

И вот этот назойливый голос. Эта рука, трясущая ее с такойсилой, что голоса моталась из стороны в сторону по подушке. Сюзан попыталасьотползти в сторону, свернуться калачиком, прижав колени к груди, протестовать,но рука продолжала ее трясти. Не утихал и голос.

– Просыпайся, сэй! Просыпайся! Во имя Медведя и Черепахи,просыпайся!

Голос Марии. Сюзан поначалу не узнала его, потому что Мариючто-то очень расстроило. Такого с ней раньше не случалось, но теперь Сюзанпочувствовала, что девушка на грани истерики.

Сюзан села, вырвавшись-таки из объятий сна, но соображалаеще плохо. Одеяло свалилось ей на колени, обнажив грудь, но она даже непопыталась прикрыться.

Прежде всего ее удивил свет, вливающийся в окна, яркий. Несразу, но она поняла, в чем дело: никогда она так не залеживалась в кровати.Боги, сейчас уже часов десять, а то и позже.

"А еще крики, доносящиеся снизу. До дворце мэра обычноцарили тишина и покой. До двенадцати часов слышалось лишь цоканье копытлошадей, которых конюхи выводили на утреннюю прогулку, шик-шик-шик метлыМигуэля, подметающего двор, да постоянный гул прибоя. В это утро тишинасменилась криками, проклятиями, топотом копыт уносящихся лошадей, взрывамизлобного смеха. Что-то происходило за стенами ее комнаты, может, не в этомкрыле дворца, но неподалеку: Сюзан слышала, как по коридору бегали люди всапогах.

И кто поразил ее, так это Мария. Ее смуглое лицо посерело, аобычно аккуратно причесанные волосы висели патлами. Только землетрясение,подумала Сюзан, могло помешать ей привести себя в порядок.

– Мария, что случилось?