В омут с головой - Калеб Азума Нельсон

Ты слышал, как он звенел в груди, заслоняя все незначительное. Полное затмение. Придя в сознание, ты был сам не свой. Вот что такое смерть, думал ты. Полное затмение. Небо почернело. Ха. Ты посмотрел одному из них в глаза и узрел Дьявола. Его указательный палец лежал на спусковом крючке, будто держась за ниточку жизни. Казалось, тот человек был напуган: даже со своим наморщенным лбом и жестким взглядом он выглядел напуганным. Казалось, он был напуган тем, чего не знал, чем-то другим. Он был напуган, потому что вместо того, чтобы спросить себя, подумать о своих принципах, заполнять пустоту в своей душе, – он смотрит на тебя, как на опасность. Ты подходишь под описание. Не полностью укладываешься в профиль, но он впихнул тебя туда. Казалось, он был напуган. Все они были напуганы. Ты бы не принял их извинений и протянутых рук, потому что в темноте даже они могут стать оружием. Такая глупая ошибка. Второй раз за неделю играешь мертвого. Спросим любого, кто когда-либо подходил под описание: приходилось ли тебе притворяться мертвым? Ты жил когда-нибудь так, чтобы не привлекать к себе внимания? Ты устал?

Но когда это происходит второй раз за неделю, появляется необходимость рассказать кому-нибудь, пусть даже самому себе:

«Я шел домой. Маршрут как всегда – через парк. Полминуты ходьбы. Если бы так. На перекрестке остановилась машина. Жутковато, потому что уже поздно, темнота хоть глаз выколи, фары выключены, но автомобиль не паркуется – и внутри сидят водитель с пассажиром. Я присматриваюсь, и фары зажигаются на полную, ослепляют. Вдруг машина начинает двигаться в мою сторону, медленно, еле ползет. Я решил ускорить шаг. Иду быстрее, но знаю, что авто догонит меня прежде, чем я окажусь у двери. Машина подъезжает, и водитель опускает окно, но ничего не говорит мне, и пассажир тоже молчит, они просто едут за мной очень медленно. Странно это, я даже не заметил полицейских наклеек на машине, пока они не отъехали достаточно далеко».

Прошла уже неделя с того вечера, как она позвонила тебе и сказала взять такси – и ехать к ней. Все эти дни прошли как-то смазанно. Сегодня суббота, ты поздно встал. Родители уже не спят. Что-то не так. Ты это чувствуешь. Заходишь к ним в комнату: отец сидит на краю кровати. Плечи ссутулены. Словно бы вся его сущность ссутулена. На щеках следы слез. Ты обнимаешь отца – и он начинает дышать спокойнее в твоих руках.

– Твой дедушка умер, – шепчет он.

Скорбь гремит у тебя в голове, будто камешек в ботинке. Ты не видишь, куда идешь. Звонишь ей. Несмотря ни на что, ты звонишь ей, своей лучшей подруге, говоришь, что устал всей душой, что вроде бы примирился со смертью, но боль каждый раз одинаково сильная. Она не кладет трубку, молча слушает твои всхлипы, а когда ты перестаешь плакать, она пытается отвлечь тебя, а когда разговор заканчивается, говорит, что любит тебя, и ты отвечаешь тем же, надеясь, что это правда.

Но даже сейчас ты недоговариваешь. Ты не можешь поделиться с ней воспоминаниями о том, как однажды вечером отец зашел в твою комнату с маленьким черным телефоном специально для международных звонков.

– Это дедушка.

Ты весь напрягся. Из телефона в руке отца доносился белый шум. Ты, конечно, знал мужчину на том конце провода: вы разговариваете несколько раз в год, задаете друг другу формальные вопросы о делах и здоровье, но дальше формальностей не заходит. Да, вы родственники, но ты его не знаешь. Берешь телефон и идешь в свою комнату.

– Алло.

– Ты не звонишь мне?!

– Что?

– Не звонишь мне. Совсем про меня не помнишь. А ведь мне не так долго жить осталось, я в любой день умереть могу.

– Понял, – сказал ты и, выбежав из комнаты, вернул телефон отцу.

Вернувшись в комнату, ты понял, почему тебе стыдно. Дед был кругом прав. Ты ему не звонил. Ему было за восемьдесят, и, пережив несколько инсультов, он уже не мог обходиться без посторонней помощи.

На кухне ты пытаешься понять, почему плачешь на самом деле: потому что потерял его или же потому, что потерял себя?

Быть тобой – значит извиняться, а извинение часто представляет собой недосказанность. Ее невозможно контролировать, может прорваться в любой момент.

Ты хочешь сказать, что проще прятаться в своей собственной темноте, чем открыться и стать уязвимым. Не лучше, но проще. Как бы то ни было, но чем дольше ты будешь это в себе задерживать, тем скорее начнешь задыхаться.

В какой-то момент придется начать дышать.

14

Спустя несколько месяцев после того, как прошла лихорадка, ты отправляешься из своего дома в Беллингеме в гости к Каре, в Джипси-Хилл. На улице май. Ты запоминаешь шнур удлинителя, змеящийся в траве, как ниточка бесхозной мысли, и женщину, обрезающую живую изгородь. Мимо, по склону холма, идет мужчина – он несет на плечах маленькую дочку. В ушах у нее крохотные золотые серьги-колечки. Она сидит, свесив ноги мужчине на грудь и крепко вцепившись ему в плечи, а он руками придерживает ее за талию. Солнечный свет провожает их вниз по склону. Ты идешь вперед.

Ты сидишь в саду с семьей Кары. Она, два ее брата, отец. Старший брат протягивает тебе пиво, твоя шея вспотела. Расстегиваешь верхнюю пуговицу, высвобождая бусинки пота, застрявшие между тканью и кожей. Вы сидите, купаясь в первых намеках на летнее солнце, в его ленивом, неподвижном тепле. Время плывет. Ты держишь пустую бутылку, а Кара отхлебывает пиво из стакана.

– Давай-ка уединимся, – говорит она.

Вместе с Карой ты сидишь на диване. Она твоя давнишняя подруга, и если она придвигается ближе, то в этом нет ничего странного. В школе именно она терпеливо ждала тебя – скрестив ноги, выгнув шею дугой над экраном смартфона – с долгих баскетбольных тренировок целыми вечерами. Смотрит добрым, внимательным взглядом:

– Хорошо поиграли?

Невнятный, запыхавшийся ответ постепенно обретал логику, становился четким. Вы гуляли без всякой цели, чаще всего – к просторам полей. Мерили окрестности степенным ровным шагом, снова и снова. Время расплывалось и собиралось вместе, только когда родители звонили узнать, где ты. Расставаясь, ты прижимал ее хрупкое тело к своей груди. Отказывался от предложения подбросить, шел пешком, чтобы обрести логику, найти четкость.

Сидя на диване она изучает тебя тем же внимательным взглядом.

– Что с тобой происходит? – спрашивает она.

– Хочу встретиться с одной подругой – и не уверен, надо ли.

– Почему?

– Плохое предчувствие.

– Ну, тогда