Северо-Запад - Зэди Смит

Зэди Смит

Северо-Запад

Посвящается Келлас

Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто дворянином был тогда?

Джон Болл

Посещение

1

Жирное солнце зависает на телефонных мачтах. Антивандальная краска на воротах школы и фонарных столбах приобретает какой-то дьявольский оттенок. В Уиллздене люди ходят босиком, улицы становятся европейскими, все подвержены мании есть на улице. Она держится в тени. Рыжеволосая. По радио: «Я единственный автор словаря, в котором дается определение меня». Хорошая строка – записать ее на заднике журнала. В гамаке, в саду подвальной квартиры. Обнесенном со всех сторон забором.

Через четыре сада мрачная девица на третьем этаже кричит по-англосаксонски на никого. Балкон Джульетты растянулся на мили. Все не так. Нет, все не так. Не начинай этого. Окурок в руке. Мясистый, красный, как омар.

Я единственный[1]

Я единственный автор

Я единственный автор

Карандаш не оставляет следов на страницах журнала. Где-то она читала, что от глянца – рак. Все знают, не должно быть так жарко. Сморщенный бутон и маленькие горькие яблочки. Птицы поют не те мелодии на не тех деревьях слишком рано не по сезону. Не смей начинать, черт возьми! Посмотри наверх: обгоревший живот девицы лежит на перилах. Мишель любит говорить: не каждого можно пригласить на вечеринку. Не в этом веке. Жестокое мнение – она его не разделяет. Не всё делят в браке. Желтое солнце высоко в небе. Голубой крест на белой палке, ясный, отчетливый. Что делать? Мишель на работе. Он все еще на работе.

Я

единственный

Пепел падает в сад внизу, за ним следует окурок, за ним коробка. Громче птиц, поездов и трафика. Единственный знак вменяемости: крохотное устройство в ухе. Я ему сказала, чтобы он ничего энтово себе не позволял. Где мой чек? Она мне дышит в лицо своим разговором. Свобода ебаная.

Я единственный. Я единственный. Я единственный.

Она раскрывает кулак, позволяет карандашу укатиться. Позволяет себе. Слушать больше некого, кроме этой треклятой девицы. По крайней мере, с закрытыми глазами можно увидеть что-нибудь другое. Вязкие черные крапинки. Водомерки мечутся туда-сюда. Туда-сюда. Красная река? Расплавленная река в аду. Гамак цепляется. Бумаги летят на землю. Мировые события, и собственность, и кино, и музыка лежат в траве. А еще спорт и короткие описания мертвых.

2

Звонок в дверь! Она, спотыкаясь, идет босиком по траве, оглушенная солнцем, осоловелая. Задняя дверь ведет в тесную кухоньку, выложенную яркой плиткой в соответствии со вкусом прежнего обитателя. Звонок не звонит. Он закручен.

В текстурированном стекле смутно видно тело. Неправильное сочетание пикселей, которое есть Мишель. Между ее телом и дверью – половые доски коридора, золотистые в отраженных лучах солнца. Этот коридор может вести только к чему-то хорошему. Но женщина кричит ПОЖАЛУЙСТА и плачет. Женщина молотит в переднюю дверь кулаком. Отпирая замок, она обнаруживает, что тот останавливается на половине хода, цепочка туго натягивается, и в зазор просовывается маленькая рука.

– ПОЖАЛУЙСТА… боже мой, помогите мне… пожалуйста, мисс, я здесь живу… я живу здесь, пожалуйста, боже… откройте, пожалуйста…

Грязные ногти. Размахивает счетом за газ? Счетом за телефон? Просунулась в щель, мимо цепочки, так близко, что приходится податься назад, чтобы разглядеть то, что ей показывают. 37 Ридли-авеню – улица на углу с той, на которой живет она. Это все, что она читает. Перед ее мысленным взором мелькает Мишель, каким бы он был, находясь здесь, разглядывая прозрачное окошко конверта, проверяя достоверность. Мишель на работе. Она снимает цепочку.

Колени у незнакомки подгибаются, она падает вперед, не управляет телом. Девочка или женщина? Они одного возраста: за тридцать, под тридцать пять. Маленькое тело незнакомки сотрясают рыдания. Она рвет на себе одежду и воет. Женщина молит общество быть свидетелями. Женщина в зоне боевых действий, стоящая среди руин своего дома.

– Вы ранены?

Ее руки у нее в волосах. Ее голова бьется о дверную раму.

– Нет, не я, моя мама… мне нужна помощь. Я стучала во все эти ебаные двери… пожалуйста. Шар… меня зовут Шар. Я местная. Я живу здесь. Проверьте!

– Входите. Пожалуйста. Меня зовут Ли.

Ли предана этому району города на двух квадратных милях, как другие преданы своим семьям или своим странам. Она знает, как люди здесь говорят, знает, что «ебаный» здесь просто присловье, не имеющее смысла. Она помещает на лице выражение, обозначающее сострадание. Шар закрывает глаза, кивает. Она совершает быстрые неслышные движения ртом, разговаривает сама с собой. А Ли она говорит:

– Вы такая добрая.

Диафрагма Шар поднимается и опускается, теперь уже медленнее. Сотрясающие ее рыдания стихают.

– Спасибо, ладно? Вы такая добрая.

Маленькие ручки Шар цепляются за руки, которые ее поддерживают. Шар миниатюрная. Кожа у нее прозрачная и сухая, с пятнами псориаза на лбу и на челюсти. Знакомое лицо. Ли много раз видела это лицо на улицах. Особенность лондонских деревень – лица без имен. Глаза запоминающиеся. Вокруг темно-карей середины – чистая белизна. Сверху и снизу. Вид алчный, готовый поглотить все, на что она смотрит. Длинные ресницы. Такой вид у детей. Ли улыбается. Ответная улыбка пуста, без признания. Улыбка обаятельно нечестная. Ли – всего лишь добрая незнакомка, которая открыла дверь и не закрыла. Она повторяет: вы такая добрая, вы такая добрая, пока нить радости, пронзающая эти слова (для Ли, конечно, радость невелика), не обрывается. Ли отрицательно качает головой. Нет, нет, нет, нет.

Ли направляет Шар на кухню. Большие руки – на узких плечах девушки. Она видит, как поднимаются ягодицы Шар, как натягиваются ее треники с закатанными штанинами, маленькая пушистая впадинка на спине, ярко выраженная, вспотевшая от жары. Крохотная талия открывает свой изгиб. Ли безбедренная, долговязая, как подросток. Возможно, Шар нужны деньги. Ее светло-серый спортивный костюм нечист. Позади правого колена в грязной ткани – большая дыра. Из разваливающихся шлепанцев торчат грязные пятки. От нее пахнет.

– Инфаркт! Я спрашивала у них, умирает ли она. Она умирает? Она умирает? Ее увозит «Скорая» – а я не получаю ответа. Никакого! У меня трое детишек одни там дома – я должна в больницу – чего это они говорят о машине? Нет у меня никакой машины! Я говорю, помогите мне – никто ни хера не делает, чтобы мне помочь.

Ли хватает Шар за руку, усаживает ее на стул у кухонного стола и передает сверток салфеток.