Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

сознание от безумных криков, дробящих мозг на кусочки раскаленного металла, Змея успела увидеть, что двое воинов сорвались с карниза, и один из них прямо в полете разлетелся серебристой пылью, лопнув, как мешок с мукою. Второго с плеском проглотила зеленая пучина, как и пущенные ему вдогонку стрелы. А пепел медленно кружился, подхваченный ветром, мерцал, словно алмазный порошок, ловя на свои незримо мелкие грани лучи солнца. Правильно, у него ведь не было шансов. Бедный Ящер… И мир померк.

* * *

— Ох, уж эта жмыриха! Ну как есть мухла костлявая! Не спорь, Дарья. Ведаю, о чем говорю.

— Магуль, так не бывает же баб среди йоков.

— Ты ей в зенки страшные змеиные не глядывала, да воочию не смотрела, как оно целый чан, считай половина телка, за раз сожрала. А что толку. Скулы торчат, щеки как у мули кладбищенской — нет щек, считай. И не пойму, что он с нею возится? Справный мужик, красавец, любая баба такого себе пожелает. И не беда, что нем. Оно даже сподручней, орать не будет, да пакости разные говорить тоже не сможет.

Олга, не открывая глаз, слушала беседу под окном, слегка удивляясь необычному говору двух сплетниц, потом поднесла руки к лицу, ощупала. Действительно — нет щек. Змея подняла веки и долго, без особых мыслей, разглядывала истончившиеся запястья — кожа и кости. Тупое безразличие к происходящему и странная вялость заслоняли глухим затвором все эмоции. Она села на своей лежанке, протерла заспанные глаза и огляделась: обычная холодная клеть, пара широких лавок, приспособленных под лежанки, кадка с водою в углу, стол, недавно сколоченный, да пара небольших табуреток при нем, и завес, разделяющий и без того тесную комнатушку на две части.

— Эх, Магуль, полгода, как вдова, а уже мужика себе выбираешь, бессовестная, — женщина хихикнула игриво.

— А что Дарья, жить как-то надо. У меня, сама знаешь, опосля Степана четверо деток малолетних осталось, да хозяйство шире моря. Одна я как выдюжу? То-то, что никак. Хорошо, хоть этот болезный приблудился. Работник, каких поискать. И ведь два месяца назад ничего не умел: ни сеть кидать, ни хлев чистить, ни гвоздя заколотить. Поди же, умный как шаман, все понимает с первого раза, — женщина горестно вздохнула. Змея опустила ноги и угодила прямиком в мягкие, на шерсти, босовики. Два месяца! Странно, что я ничего не помню. У изголовья лежала шаль, добротная, теплая, весьма даже кстати лежала: Олгу морозило, как при лихорадке.

— А на дудке этой играть до чего мастак, заслушаешься!

— Да слыхали, не глухие. Ну так бери в оборот, раз приглянулся.

— Взяла б, так он ни на кого, кроме мухлы своей не глядит. А было бы на что глядеть. Страшная — жуть до костей берет, особенно глазища ее безумные, тощая, что шкилет. Во гроб и то краше кладут.

Скверные бабы. Повыдергать бы вам языки.

— Ты, это, потише что-ли! Мухла она или нет, а коль услышит, крику будет. Она-то не немая.

— Да не услышит. Ненормальная баба. Проснется, нажрется и снова спать. Будто не человек вовсе. Ни по нужде, ни по женским делам ей не надобно. Одно слово — жмырь! Как есть нелюдь!

Олга прислушалась к себе. Вдова не врала, грозное урчание в желудке подтверждало ее слова — нутро жаждало мяса. Она тяжело поднялась, но не смогла сделать и двух шагов, присела на скамью, хватаясь за живот, подозрительно упругий на фоне общего истощения. Будто груз какой-то тянул к земле. Олга задрала рубаху положила ладонь на чуть скруглившееся брюшко и замерла, ошарашено уставившись на миску. Она была беременна. Двойня! Неужели от Сокола? Творец всемогущий, Ты действительно всемогущ! Как такое возможно, уму непостижимо! Змея слабо улыбнулась — воспоминания о Соколе болью отдавались в сердце — нежно погладила живот, нахмурилась: что-то с плодом было не так, что-то… откуда такая тяжесть? Ее тело и разум будто выпиты до дна, она не может долго бодрствовать и в полной мере насытиться пищей. Будто… нежить какая сосет ее изнутри! Руки Олги мелко задрожали. Что может понести пустое чрево от мертвого семени? Было слишком страшно допускать до сознания подобную мысль, и она, крепко зажмурившись, тряхнула головой, отгоняя ее прочь. Плод все-таки растет, значит дети живые. Но… что же делать? За завесой послышались шаги, скрипнула дверь, полилась в кадку вода, кто-то зафыркал, умываясь. Олга торопливо одернула подол и, потянувшись, отодвинула занавеску, с опаской глядя на незнакомца, что утирался полотенцем. Видимо, почуяв, что его внимательно разглядывают, он отнял рушник от лица и посмотрел на нее.

— Ой! — Змея, не поверив собственным глазам, неуверенно переспросила, — Дарим?

Он некоторое время пристально всматривался в ее лицо, после чего радостно улыбнулся и, бросив полотенце, присел на корточки, скаля белые зубы и щуря ясные голубые глаза от удовольствия. Ох, как непохож он был на того измученного шептуна, что вызывал лишь сострадание, а иногда и брезгливость. Ни капли безумия не было в этом здоровом загорелом мужчине двух с половиной аршин ростом. Он более не сутулился, плечи и спина, натруженные тяжелой работой, обросли крепкими мышцами, как, впрочем, и руки, каждая из которых была теперь, что ее нога, а то и шире. Бледное золото кудрей на ярком солнце вконец выгорело, волосы стали совсем белыми, зато густыми и мягкими. Отросшая бородка и усы на фоне темной кожи выглядели… красиво. Змея коснулась его щеки. Да уж, рядом с ним она, в нынешнем своем состоянии, действительно выглядела убого. Эта мысль почему-то вызвала лишь злость и странное болезненное вожделение: низ живота наполнился неприятным тянущим чувством. Она прикрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула.

— Где мы?

Дарим удивленно огляделся вокруг и развел руками, как бы говоря “здесь, а где же еще”. Олга страдальчески поморщилась, потирая переносицу ребром ладони:

— Прости, я забыла. Но ведь ты мог раньше… как бы это… мыслью … говорить?

Он некоторое время покусывал губу, сосредоточенно глядя ей в глаза. Лоб взбугрился напряженными складками, у виска набухла венка.

Могу. Но трудно. Много сил надо. Устал.

— Хорошо, я буду спрашивать проще. Сколько времени мы плыли.

Дарим задумался, и показал ей три пальца.

— Часов? — отрицательный кивок. — Дней?! Так. На юг? Нет? — Дарим нарисовал в воздухе крест, и принялся показывать направления. — Так. Сначала… запад, потом… юг, потом… хм, не знаешь. Мы на материке? — вопросительный взгляд. — На островах или на большой земле? — утвердительный наклон головы. — На островах, значит. А пока мы плыли, землю видно было? — он