Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Утром меня вызвали в его комнату с приказом принести ножницы. Я положила их на стол, а рядом с ними письмо. Доктор подумал, что это мой ответ, и не стал звать меня снова. Я, как обычно, занялась своей маленькой хозяйкой, провожая ее в школу и обратно. Он встретил меня на улице и велел зайти в кабинет. Когда я вошла, доктор показал мне письмо и спросил, почему я не ответила. Я сказала:

– Я собственность вашей дочери, и в вашей власти отсылать или забирать меня туда, куда вам заблагорассудится.

Он ответил, что рад слышать о моей готовности ехать и мы должны пуститься в путь в начале осени. У него была большая практика в нашем городке, и я была склонна думать, что он сочинил эту историю, просто чтобы напугать меня. В любом случае я приняла твердое решение ни за что не ехать с ним в Луизиану.

Лето миновало, и в начале осени старшего сына доктора Флинта отправили в Луизиану изучить возможности с видами на переезд. Эта новость меня не встревожила. Я прекрасно знала, что с ним меня не пошлют. Меня до сих пор не отправили на плантацию, и объяснялось это тем, что всем заправлял сын. Доктор ревновал к нему, к надсмотрщику, и эта ревность сдерживала его желание наказать меня, послав на работу в поле. Стоит ли удивляться, что я не гордилась такими защитниками? Что до надсмотрщика, к этому человеку я питала меньше уважения, чем к гончему псу, натасканному на рабов.

Молодой мистер Флинт привез нелестный отчет о Луизиане, и более о плане доктора я не слышала. Вскоре мой возлюбленный встретил меня на углу улицы, и я остановилась, чтобы поговорить с ним. Подняв глаза, я увидела, что хозяин наблюдает за нами из окна. Я поспешила домой, дрожа от страха. За мной послали немедленно с повелением идти в его комнату. Он встретил меня ударом.

– И когда же госпожа выходит замуж? – спросил доктор издевательским тоном. За этим вопросом последовал ливень бранных слов и проклятий. Как благодарна я была за то, что возлюбленный мой – свободный человек! Что мой тиран не властен высечь его кнутом за разговор со мною на улице!

Снова и снова крутила я в голове мысль, чем все кончится. Не было никакой надежды, что доктор согласится продать меня, какие бы условия ему ни предлагали. Он обладал железной волей и был полон решимости оставить меня при себе и завоевать. Возлюбленный был человеком разумным и религиозным. Несмотря на то что он мог получить разрешение жениться на мне, даже пока я была рабыней, этот брак не дал бы ему возможности защищать меня от хозяина. Он был бы несчастен, видя оскорбления, которым я непременно подверглась бы. А потом, если бы у нас родились дети, они должны были бы «следовать юридическому положению матери»[11]. Каким ужасным ударом это было бы для сердца свободного, разумного отца! Я чувствовала, что ради него не должна связывать его судьбу со своей несчастливой долей. Он собрался в Саванну, чтобы посмотреть небольшой земельный участок, оставленный ему в наследство дядей, и, как ни было трудно мне смирить чувства, я искренне умоляла его не возвращаться. Я советовала отправиться в свободные штаты, где язык у него был бы развязан и ум сослужил бы ему лучшую службу. Он оставил меня, все еще надеясь, что настанет день, когда меня можно будет выкупить. Для меня же светоч надежды погас. С мечтой девичества было покончено. Я была одинока и безутешна.

И все же пока еще не всего на свете лишилась. У меня по-прежнему были добрая бабушка и любящий брат. Когда он обвивал руками мою шею и заглядывал в глаза, словно пытаясь прочесть те горести, о коих я не смела рассказывать, я чувствовала, что мне еще есть кого любить. Но даже эту приятную эмоцию леденила мысль, что брата могут отобрать в любой миг по какой-нибудь внезапной прихоти хозяина. Если бы он знал, что мы любим друг друга, то наверняка возликовал бы, разлучив нас. Мы часто вместе строили планы, как бы перебраться на Север. Но, как заметил Уильям, это было легче сказать, чем сделать. За моими передвижениями следили весьма пристально, и у нас не было возможностей добыть денег, чтобы покрыть необходимые расходы. Что до бабушки, она была решительно против, чтобы ее дети принимались за подобные прожекты. Она не забыла страданий бедного Бенджамина и опасалась, что, если кто-то еще из детей попытается бежать, его ожидает такая же, а то и худшая судьба. По мне, ничто не могло быть страшнее тогдашней жизни. Я говорила себе: «Уильям должен быть свободен. Он отправится на Север, а я последую за ним». Многие сестры рабов лелеют такие же планы.

Рабовладельцы гордятся собой как людьми честными; но, если бы случилось вам слышать невероятную ложь, которую они рассказывают рабам, вы питали бы мало уважения к их правдивости. Я женщина простая и говорю простым языком. Простите великодушно, но более мягких понятий я использовать не могу. Побывав на Севере, а потом возвратившись домой, они рассказывают рабам о беглецах, которых видели в свободных штатах, и утверждают, что те находятся в самом плачевном положении. Один рабовладелец как-то рассказывал, что видел мою подругу-беглянку в Нью-Йорке, и она умоляла забрать ее обратно к хозяину, ибо буквально умирала с голоду; нередко из еды у нее была лишь одна холодная картофелина на день, а в иные дни и того не случалось. Он утверждал, что отказался взять ее, поскольку знал, что хозяин рабыни не поблагодарит его за возвращение такой жалкой негодницы в его дом. Завершил он рассказ словами: «Такова кара, которую она навлекла на себя, сбежав от доброго хозяина».

Вся эта история была ложью от первого до последнего слова. Я впоследствии жила у этой подруги в Нью-Йорке, и обстоятельства ее были вполне обеспеченными. Она никогда не помышляла о возвращении в рабство. Многие рабы верят в подобные истории и думают, будто не стоит менять рабство на столь суровую свободу. Таких трудно убедить, что свобода могла бы сделать их людьми полезными и дать возможность защитить жен и детей. Будь эти язычники в нашей христианской земле не менее учеными, чем индусы, они мыслили бы иначе. Они знали бы, что свобода ценнее, чем жизнь. Они начали бы понимать собственные способности и напрягли бы силы, дабы стать истинными мужчинами и женщинами.

Но пока свободные штаты поддерживают закон, который извергает беглецов обратно в рабство, как могут рабы решиться быть мужчинами? Есть такие, которые стремятся защищать жен и детей от оскорблений хозяев; но те, у кого есть подобные чувства, имеют преимущества перед основной массой рабов. Они были частично цивилизованы и христианизированы благоприятными обстоятельствами. Некоторые даже достаточно смелы, чтобы говорить о таких чувствах хозяевам. О, если бы только их было больше!

Некоторые бедняги настолько обесчеловечены побоями, что молча убираются с дороги, предоставляя хозяевам свободный доступ к женам и дочерям. Вы полагаете, будто это доказывает, что чернокожий принадлежит к существам низшего порядка? А какими были бы вы, если бы родились и воспитывались рабами, имея в предках поколения рабов? Я признаю, что чернокожий человек действительно низок. Но что делает его таковым? Невежество, в котором белые люди принуждают его жить; пыточный кнут, который выбивает из него мужество; свирепые гончие псы Юга – и едва ли менее жестокие северные в человечьем обличье, которые приводят в исполнение закон о беглых рабах. Они делают эту работу.