Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Я вступила в шестнадцатый год жизни, и с каждым днем становилось очевиднее: мое присутствие нестерпимо для миссис Флинт. Они с супругом часто обменивались гневными словами. Он никогда не наказывал меня сам и не позволял это делать другому. Получить удовлетворение с этой стороны ей было не суждено; но, когда она пребывала в гневе, никакое на свете слово не было настолько отвратительным, чтобы она не могла им в меня бросить. Однако я, которую она презирала с такой злобой, питала к ней куда бо́льшую жалость, чем ее собственный муж, чьим долгом было делать счастливой ее жизнь. Я ни разу не согрешила, да и не желала согрешить против нее, и одно-единственное доброе слово из ее уст повергло бы меня к ее стопам.

После многократных ссор между доктором и женой он объявил о намерении забрать младшую дочь, которой было тогда четыре года, чтобы она спала в его комнатах. Возникла необходимость одной из служанок ночевать в той же комнате, дабы оказаться под рукой, если дитя заворочается во сне. Для этой службы была избрана я, и мне сообщили, с какой целью все это затеяно. Умудряясь, насколько это возможно, держаться на виду у людей, в дневное время я до сих пор успешно избегала хозяина, хотя он не раз подносил к моему горлу бритву, чтобы заставить изменить линию поведения. По ночам я спала под боком у своей тетки, где чувствовала себя в безопасности. Доктор был достаточно предусмотрителен, чтобы не входить в ее комнату. Она была стара и много лет проработала в семье. Более того, он, как человек женатый и уважаемый профессионал, почитал нужным сохранять некоторую степень приличия. Но теперь решился удалить это препятствие и думал, что спланировал все так, чтобы избежать подозрений. Он прекрасно сознавал, как высоко я ценила убежище под боком старой женщины, и преисполнился решимости лишить меня его.

В первую ночь доктор оставил дочь в комнате одну. На следующее утро мне велели вечером того же дня заступить на пост няньки. Но благое Провидение вмешалось с пользой для меня. Днем миссис Флинт прослышала об этом назначении, и в доме разразилась гроза. Я возрадовалась, слыша, как она бушевала.

Через некоторое время хозяйка послала за мной с повелением прийти в ее комнату. Первым делом она спросила:

– Знала ли ты, что теперь должна спать в комнате доктора?

– Да, мэм.

– Кто тебе сказал?

– Хозяин.

– Будешь ли ты честно отвечать на все вопросы, которые я тебе задам?

– Да, мэм.

– Тогда скажи мне, если надеешься заслужить прощение: виновна ли ты в том, в чем я тебя обвинила?

– Нет.

Она вручила мне Библию и велела:

– Положи руку на сердце, поцелуй эту священную книгу и поклянись перед Богом, что говоришь мне правду.

Я принесла клятву, которую она требовала, и сделала это с чистой совестью.

– Ты взяла святое Божье слово, дабы засвидетельствовать свою невиновность, – сказала она. – Если ты обманула меня, берегись! А теперь возьми этот табурет, сядь, смотри мне прямо в лицо и рассказывай обо всем, что происходит между тобой и хозяином.

Я сделала, как было велено. Пока я продолжала рассказ, она часто менялась в лице, рыдала, порою стонала. Тон ее слов был столь печален, что я была тронута ее скорбью. Слезы навернулись на глаза, но вскоре я убедилась, что ее эмоции рождены гневом и уязвленной гордостью. Она чувствовала, что брачные обеты осквернены, достоинство оскорблено, но не имела никакого сострадания к жертве вероломства мужа. Она жалела себя как мученицу, но была не способна сочувствовать тому состоянию стыда и страдания, в которое была ввергнута несчастная, беспомощная рабыня. Однако, вероятно, в ней все же проснулась какая-то доля чувств, ибо, когда беседа закончилась, она заговорила со мной по-доброму и обещала защитить. Меня бы весьма утешило обещание, будь хоть какая-то уверенность в нем, но опыт жизни в рабстве взрастил недоверие. Она была женщиной не слишком утонченной и плохо умела контролировать страсти. Я была предметом ее ревности и, как следствие, ненависти и знала, что не могу рассчитывать на доброту. Я не могла ее винить. Жены рабовладельцев чувствуют то же самое, что другие женщины в сходных обстоятельствах. Огонь ее темперамента разгорался от крохотных искр, и теперь пламя набрало такую силу, что доктору пришлось отказаться от задуманного.

Я знала, что запалила факел, и ожидала, что впоследствии от него же и пострадаю; но была слишком благодарна хозяйке за своевременную помощь, чтобы об этом переживать. Теперь она велела мне ночевать в комнате, прилегавшей к ее собственной. Там я стала предметом особой заботы, хоть это и доставляло ей определенные неудобства, ибо она провела не одну бессонную ночь, следя за мною. Иногда я просыпалась, открывала глаза и обнаруживала ее, склоненную надо мной. Бывало, хозяйка нашептывала мне спящей на ухо так, словно это ее муж разговаривал, и слушала, что я отвечу. Если случалось таким образом напугать меня, она крадучись ускользала, а на следующее утро говорила, что я разговаривала во сне, и спрашивала с кем. Наконец, я начала опасаться за собственную жизнь. Она часто оказывалась под угрозой, и можете представить – даже лучше, чем я способна описать, – какое это неприятное ощущение, когда просыпаешься глухой ночью и обнаруживаешь, что над тобой склонилась ревнивая женщина. Но каким бы ужасом это ни было, я опасалась, что со временем он уступит место еще большему.

Наконец хозяйке наскучили полночные бдения, ибо удовлетворения они не принесли. Миссис Флинт сменила тактику и теперь прибегла к другому трюку – обвинила хозяина в преступлении в моем присутствии, и в качестве автора обвинения назвала меня. К моему крайнему изумлению, тот ответил:

– Я в это не верю; но, если она все же призналась в этом, значит, ты пытала ее, понуждая разоблачить меня.

Пытала, понуждая разоблачить! Воистину, Сатане нетрудно было бы различить цвет его души! Я понимала, с какой целью он устроил это лживое представление. Оно должно было показать, что я ничего не выиграла, обратившись за защитой, власть по-прежнему в его руках. Мне стало жаль миссис Флинт. Она была его второй женой, намного моложе, а этот седовласый негодяй был способен истощить терпение и намного более мудрой и благородной женщины. Хозяйка была совершенно сбита с толку и не понимала, что делать дальше. Она бы с удовольствием велела выпороть меня за предполагаемую ложную клятву, но, как я уже говорила, доктор никому не позволял меня трогать. Этот старый греховодник был опытным дипломатом. Применение плети могло привести к слухам, которые разоблачили бы его в глазах детей и внуков. Как часто радовалась я, что живу в городке, где все жители знают друг друга! Живи я на отдаленной плантации или будь затерянной среди людского множества в густонаселенном городе, меня к этому дню уже не было бы в живых.

Тайны рабства скрываются не хуже секретов инквизиции. Хозяин, насколько было мне известно, являлся отцом одиннадцати рабов. Но осмеливались ли их матери рассказывать о том, кто был отцом их детей? Осмеливались ли другие рабы намекать на это иначе как между собой и шепотом? Нет, разумеется! Они слишком хорошо знали об ужасных последствиях.