Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

Она напрягла глаза, усиливая остроту восприятия, и среди цветовых пятен, погашенных тьмою, увидела человека — яркий на общем фоне, переливающийся сгусток. В нем был страх, усталость и… еще что-то знакомое.

— Кто здесь?

— Ты о чем? — дверь отворилась, и на пороге возник Сокол.

Олга, обученная чувствовать опасность лучше, чем кто-либо из “сынов смерти”, на миг оцепенела от внезапно накатившей на нее волны ненависти и слепой бесконтрольной жажды убивать. Такое не возникает на пустом месте, а копится, нарастая, и сходит лавиной, оповещая округу гулким эхом. Здесь же…

— Осторожно!

Тень из угла бесшумно скользнула к Пернатому. Тот, видимо, тоже почувствовал неладное, и отскочил прочь, но человек оказался на удивление проворным и ловким, как кошка. Он выгнулся в невообразимом прыжке и сшиб Сокола, на время лишив того равновесия. А дальше произошло что-то очень странное: враг нанес нелюдю несколько коротких четких ударов пальцами в разные части тела, после чего отскочил как можно дальше от противника, провернувшись вокруг оси, и сделал движение руками, будто вздел упругую тетиву. Пернатый замер, словно парализованный, и Олга услышала тихий, нарастающий гул, сотрясавший эфир. Она сжала виски ладонями, силясь успокоить вздувшийся от давящего звука мозг, но тот набухал, разрывая тесную черепную коробку, резонируя в такт пульсации волн. С трудом понимая происходящее, она все же попыталась взглянуть на поединщиков особым зрением и тут же опалила глаза. Единственное, что она успела заметить, прежде чем поток горячего света обжег ее духа, это то, что свет этот и, по-видимому, звук исходили от нелюдя. Сокол, задыхаясь, медленно опустился на колени. Очертания его напряженного тела, окруженного незримым, но хорошо ощущаемым вихрем энергий, стали размытыми, словно отражение в воде, подернутой рябью. Человек опустил руки и отступил на шаг.

— Занявший чужое место должен погибнуть, — тихо и гневно произнес он, вынимая из ножен соколиный меч, что лежал на скамье. Голос показался Олге знакомым донельзя: по-мальчишески звонкий, злой и насмешливый, с нотками страха и отвращения. В этот миг луна выползла-таки из своего укрытия и озарила картину неясным светом, запутавшимся в снежно-белых волосах неизвестного врага. Тот отступил в тень, сверкнув на Змею яростным взглядом черных, что два бездонных колодца, глаз, и вонзил клинок в спину склонившегося йока. Лезвие прошило грудную клетку насквозь и с глухим дрожащим звуком вошло в дерево половицы. Дальше Олга ничего не слышала и не видела. Боль раскаленными клещами сдавила все ее тело, что вибрировало от дикого несмолкаемого крика и рыданий тысяч голосов: “Умер! Ушел! Исчез! Убит! Кто? Кем? Не важно! Не важно! Не важно! Теперь все иначе. Убийца! Чужой! Зачем? Проклятье! Горе! Плохо! Плохо! Плохо…” Чтобы хоть как-то заглушить неимоверный шум и не потерять себя в безумном потоке незримых существ, она начала кричать, выплескивая вместе с криком и слезами боль — телесную и душевную. Несмотря на все происходящее, Змея сохранила способность думать, и разум подкидывал ей одну картину за другой, одну мучительную мысль за следующей: серебряная пыль, в которую с негромким хлопком превратилось обмякшее тело Пернатого, голоса, что возвещали о смерти йока, и, в конце концов, ослепившее ее сияние выпущенного в человеческое тело духа и слившегося с ним. Так вот как и почему это происходит!

Сокол умер.

Эта мысль была невыносима, а огромная студенистая тварь из жирной кипящей силы, что в этот миг пережевывала Змею, похрустывая костями, усиливала мучения в сотни тысяч раз. Олга поняла, что сходит с ума, и, как только эта мысль мелькнула в мозгу, рассудок ее вспыхнул и прогорел, оставив после себя жуткую и беспросветную тьму.

* * *

Море взволнованно перекатывало соленые валы — темное и мутное, оно не отражало неба. Медведь поглядывал на луну, то утопавшую в темном бархате стремительных, как дикие козы, облаков, то вновь бросающую неясные блики на беспокойную поверхность воды. Еж тщательно и молча — он всегда все делал тщательно и молча — обмотал причал вкруг кабы53 и сошел с лодки на дощатый помост, принимая тюки с товаром. Бурый любил ходить на рынок с Иголкой: люди относились к нему, калеке, лучше, нежели к здоровым йокам. Меньше в них было страха, сковывающего язык и мысли, легче было договориться, легче вести дела. У пристани ждала подвода, оставленная “сынами” еще с утра. Выпряженная лошадь скучала, объев всю траву на доступном ей пятаке. Сгрузив зерно на тележку, Еж вернулся помочь намме вытянуть ялик на берег и перевернуть.

— Просмолить бы надо, — придирчиво оглядывая прохудившееся днище, сказал он и вдруг замер на полувитке сматываемой снасти, прислушиваясь. Медведь нахмурился и последовал примеру Иголки. Вскоре и до его ушей докатился слабый, невнятный, но грозный гул, что шел с моря. Это не было похоже на привычные уху звуки — предвестник бури или рев подводного вулкана, скорее на рычание огромного неповоротливого существа, живущего в глубине. Происхождение гула было неясно, но вызывало неприятное сосущее чувство под ключицами. Медведь посмотрел на собрата. Еж вдруг побледнел, потом стал совсем серым, и, еле разлепив обескровленные губы, произнес:

— Сокол мертв… совсем мертв.

Бурый почернел лицом, вновь глянул на темную гудящую воду у себя за спиною, потом повернулся к подводе и твердо произнес:

— Пойдем.

Ежу можно было верить, хоть и очень не хотелось. Иголка знал, когда погиб Рыба, указал место, где сгинул Волк, и вот опять. Слишком много убийств за столь короткое время, слишком много потерь, ослабляющих клан, притом потерь весомых: погибали старые, умелые, хорошо обученные члены семьи, его семьи. Медведь гневался, и от этого гнева по телу разливался жар, проступавший потом на твердых как сталь мускулах рук и груди. Йоки потели редко. Очень редко!

Подводу они оставили на берегу — вернуться и забрать ее было нетрудно, да и кто позарится на чужое добро, если чужих на острове не было и быть не могло — и трусцой побежали к деревне. Ходу до поселка от силы час, и то по дороге. В таком же, как сейчас, ритме, да напрямик через лес, путь займет четверть часа, а то и меньше, если поднапрячься, думал Бурый, легким прыжком перебрасывая свое грузное тело через неглубокий овражек. Взобравшись на очередной взгорок, намма остановился, дожидаясь Ежа, что плелся следом бледный и по сей миг не оправившийся от возмущения энергий. Медведь с сочувствием покосился на собрата. Ишь как его пробрало! Болезный. Потом вновь повернул голову в сторону поселка и вздрогнул, не поверив собственным глазам. С возвышения открывался обзор на обширный дол, подпираемый