Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Художник Пабло Пикассо как коммунист-доброволец своимиголубками внес хороший вклад в дело партии. Две недели назад партия заказалаему портрет Сталина. Вскоре этот портрет на три колонки появился в мемориальномвыпуске «Ле лэтр франсэз». Лондонская «Дейли мейл» начала тут издеваться:«Обратите внимание на большие, плавящиеся глаза, пряди волос, как бы забранныев парикмахерскую сеточку, жеманно скрытую улыбку Моны Лизы; да это простоженский портрет с усами!» Через два дня секретариат партии выразилкатегорическое неудовлетворение портретом. Член ЦК товарищ Арагон, в прошломпоэт, получил выговор за публикацию этого портрета. Пикассо сказал: «Я выразилто, что чувствовал. Очевидно, это не понравилось. Tant pis. Жаль».

ЗАГОЛОВКИ СЕРЕДИНЫ МАРТА

Животворящий гений

Бессмертие

Сталин – наше знамя!

Величайшая дружба с Китаем

Клятва трудящихся Индии

Дело Сталина в верных руках

Скорбь простых людей Америки

Стальное единство

Сталин о повышении колхозной собственности

до уровня общенародной собственности

как условии перехода к коммунизму

Всеобъемлющий гений

И как ему,

верны мы партии любимой,

Центральный комитет,

тебе

мы верим, как ему!

М.Луконин

Обливается сердце кровью.

Наш родимый! Наш дорогой!

Обхватив твое изголовье,

Плачет Родина над тобой...

О.Берггольц

Поклялись мы перед Мавзолеем

В скорбные минуты, в час прощанья,

Поклялись, что превратить сумеем Силу скорби в силусозиданья.

В.Инбер

ЗАГОЛОВКИ

Сталин учил нас быть бдительными

Мудрый друг искусства

Творец новой цивилизации

Коммунистическая партия – вождь советского народа

Последний заголовок остановил стихотворные излияния скорби,да и прозаические тексты в конце марта изменились:

Киев растет и хорошеет

Хлопковые поля Узбекистана

Улучшать идейно-воспитательную работу

Полностью использовать резервы производства

Неотложные задачи орошаемого земледелия

О некоторых вопросах повышения урожайности

в нечерноземной полосе

Жарким сверкающим днем в начале июня Борис Никитич IIIГрадов сидел в своем саду и наслаждался бытием. Ярчайшая манифестация природы,ничего не скажешь! Как хороши все-таки в России эти ежегодные метаморфозы! Ещенедавно безнадежно скованная снегом земля преподносит чудесные калейдоскопыкрасок, небо удивляет глубиной и голубизной, бризы, пробегая меж сосен,приносят запахи прогретого леса, смешивают их с ароматами сада. Весь этотпраздник можно было бы без труда назвать «лирическим отступлением», если бы онне пришелся на эпилог.

После освобождения Борису Никитичу первым делом сделалинижние зубы, и он теперь то и дело, по выражению внука Бориса IV, вспыхивалголливудской улыбкой. Пришли большие деньги за переиздания учебников икапитального труда «Боль и обезболивание». Увеличившееся семейство ходиловокруг со счастливыми придыханиями, величало героем и титаном современности;последнее, разумеется, было плодом Борькиной любовной иронии. Что касаетсямелкодетья (последнее словечко являлось плодом уже самого героя и титана), то оно,то есть Никитушка и Архи-Медушка, буквально устраивали на него засады, чтобы,напав внезапно, зацапать и зализать. Жизнь, словом, улыбалась старому доктору вэти майские и июньские, такие яркие дни, она даже предлагала ему нечтонедоступное другим, а именно: некое льющееся переливами темно-оранжевое облако,которое с застенчивой подвижностью располагалось сейчас шагах в тридцати откресла Бориса Никитича, возле куста сирени, и колыхалось, как бы предполагая засобой некоторую суету актеров, смущенных какой-то неувязкой.

Борис Никитич, отложив «Войну и мир», открытую на сценеохоты, с интересом наблюдал за колыханием этого, казалось бы, одушевленного илижаждущего одушевиться облака-занавеса. Оно, казалось, хотело приблизиться кнему и уже вроде бы отделялось от куста сирени, однако потом в смущении икрайней застенчивости ретировалось.

Между тем все семейство с благоговением передвигалось иразвлекалось на периферии сада. Мэри подстригала свои розы и обихаживалатюльпаны. Агаша на террасе сооружала грандиозный салат «Примавера». Нинкасидела в беседке со своей портативкой, строчила что-то явно «непроходимое»,если судить по тому, как была зажата сигарета в углу саркастического, но всееще яркого рта. Муж ее Сандро в темных очках стоял в углу сада. Ноздри еготрепетали в унисон с трепещущими пальцами. Ухудшившееся зрение как быкомпенсировалось обострившимися обонянием и осязанием. Китушка и Архи-Медушкабезостановочно – что за энергия – носились по дорожкам то с мячом, то собручем, то просто друг с другом. Борис IV почти в той же позе, что и дед,только более горизонтальной, лежал в шезлонге с книгой Достоевского: это был«Игрок». Еще два прелестнейших игрока, Ёлка и Майка, резались в пинг-понг.Темно-оранжевое облако-занавес, меланхолично отдалившись, уже как бы готовилосьпересечь забор и отойти к соснам.

Не хватало здесь только тех, кто был далеко, Кирюшки и Цили,ну и, конечно, множества тех из человеческого большинства – отца, мамы, сестры,того мертворожденного крошки, маршала Никиты, Галактиона, Мити... Как, значит,Митя все-таки там? Ну, конечно же, проколыхалось облако-занавес. Теперь оно ужеоказалось на полпути от куста сирени до кресла Бориса Никитича, стояло внерешительной и выжидательной позе: ну, пригласи!