Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Подъезжая к улице Горького, Борис все думал о деде. Ну, дал!Все думали, что он из малодушия едет на этот гнусный митинг, а оказалось, извеликодушия, если правильно понимать это слово. Еще неизвестно, способен ли яна такое. Над Берией, на крыше, висел, но это было нечто сугубо личное, нечтовроде кавказской вендетты. Дед совершил колоссальный общественный акт. Летчерез сорок, вспоминая эти времена, скажут: единственным, кто поднял голоспротив лжи, оказался профессор Градов. Вот нам наши снисходительныепохлопывания по плечу, говно – молодое поколение. Мы думаем, что на семьдесятвосьмом году уже ни о чем, кроме теплых кальсон, не думают, а в человеке темвременем кипят страсти. У деда явно кипели страсти, когда он принимал решениевмазать по поганым чушкам. У него, кажется, что-то было на совести, что-то сдавних времен, еще до моего рождения, что-то смутное доходило, какой-токомпромисс, какое-то малодушие... Он, может быть, всю жизнь мечтал обискуплении, и вот его мечта сбылась: он уходит по-рыцарски. Они ему не простятвеликодушия. Они и сотой доли подобного никому не прощают, они и невиновным непрощают их невиновности. Деду – конец, что бы я ни фантазировал о бегстве наюг. Может, конечно, произойти чудо, но вероятность равна «минус единице». Аэтот дед – мой любимейший человек. Он мне, может быть, больше отец, чем дед.Отец всегда был в каком-то отдалении, пока не отбыл по окончательной дистанции,а дед был близок. Он, между прочим, меня и плавать научил, не отец, а дед.Прекрасно помню этот момент в затончике на Москве-реке. Мне лет пять, и я вдругпоплыл, а дед стоит по пояс в воде, веселый, и капли летят с его козлинойбородки, как из водосточной трубы... Что делать? Проклятье, ведь это же законприроды, мощные внуки должны помогать слабеющим дедам, а я ничего не могусделать для своего старика в этом проклятом обществе. В этот момент БорюГрадова посетила предательская мысль. Лучше бы его взяли в мое отсутствие. Еслипридут при мне, я наверняка не выдержу, перестреляю гадов и погублю всех, всехнаших женщин и самого себя. Лучше бы без меня. Он с силой отбросил гадкуюмысль. В конце концов я тоже должен бросить им вызов. Сашка Шереметьев прав:гонять тут мотоцикл на соревнованиях и получать кубки, может быть, аморально...

Жизнь тянется как привычный монотон, а события тем временемскапливаются и приближаются, чтобы вдруг свалиться на тебя, как сброшенная скрыши лопата снега. Открыв дверь в квартиру, Борис даже не особенно удивился,увидев выходящую ему навстречу из кабинета Веру Горда. У нее был ключ, но онасюда уже год как не захаживала. Что-то случилось, это ясно, ну, что ж, прошувас, события, вваливайтесь.

– Весь «кружок Достоевского» арестован, – сказала Вера.Она стояла, положив руку на притолоку, платье плотно облегало фигуру. Яркиегубы, светящиеся глаза. Казалось, что происходит сцена из иностранного фильма.

– И Сашка тоже? – спросил он.

Она скривила губы:

– А ты как думал? И Николай, и Саша, все... Ах, Боря! –разрыдалась. В рыданиях простучала каблучками, бросилась к нему нагрудь. – Боря, Боря, я не могу, я просто умираю, я каждую минуту умираю,Боря...

Он усадил ее на диван, сел рядом, пытаясь сохранить хотя бымаленькую дистанцию: поднималось совершенно неуместное желание.

– Ну, расскажи все, что знаешь.

По мнению Веры, во всем был виноват этот румынский еврейИлюша Вернер. Прогуливаясь по улице Горького, неподалеку от памятника ЮриюДолгорукому, он познакомился с молодой мамашей привлекательной наружности. Ну,разумеется, началось с комплиментов ребенку, а перешло к комплиментам мамочке.Потом он стал к этой красотке захаживать. Она жила почему-то одна, на удивлениев хорошей квартире, неподалеку от места их первой встречи. Ну, в общем,разгорелся, как ты понимаешь, сумасшедший роман. Вернер бегает, сияет, всегероини Достоевского у него на уме: и Полина, и Грушенька, и НастасьяФилипповна. Вдруг однажды его в подъезде встречают двое квадратных, ну, в общем,сотрудники, сильно его трясут и предупреждают: жить хочешь, больше сюда незаходи! Оказалось, что красоточка в содержанках состоит при каком-то членеправительства. Представляешь?

Эту историю, сначала со смехом, рассказал Вере ее муж,Николай Большущий. Вскоре, однако, стало уже не до смеха. То один, то другой,«достоевцы» стали обнаруживать за собой слежку. Вполне возможно, Илюша непрекратил своих встреч, и его можно понять: в любовной горячке человек забываето благоразумии, не правда ли? Видимо, органы начали копать, что, мол, зачеловече, и в конце концов вышли на кружок.

В течение трех дней всех арестовали. Шереметьева одним изпервых. Там что-то было ужасное, чуть ли не перестрелка. Вера с Николаемметались по городу, как загнанные, думали убежать, но куда убежишь? Сегодняутром и за ним пришли. Теперь конец, всей моей жизни конец! Конечно, я к тебепомчалась, Боренька, к кому же еще мне бежать, ведь ты мой самый близкий, самыйлюбимый друг... а тебя не было весь день... я просто в отчаянии тут металась...прости, выпила полбутылки коньяку... ну, я, конечно, знаю, что у тебя теперьэта девочка, ну, я вам только счастья желаю... я ее, между прочим, видела,довольно мила... Ну, я не знаю, Боря, что мне теперь делать, что делать, всерушится, все рассыпается, меня и из оркестра теперь могут выгнать как женуврага народа...

Она снова упала к нему на грудь, обвилась руками вокруг шеи,рыдала в плечо. Он сидел, боясь пошевелиться, заливаемый мраком и всенарастающим «неуместным желанием». Наконец смог с достаточной деликатностьюосвободиться от ее рук.

– Вера, а тебя-то они не вызывали? – спросил он, даже ине представляя, какую сильную реакцию вызовет этот вопрос.

Горда сжала свое лицо в ладонях и издала какой-то дикийкрик, сродни пронзительному кличу монгольского всадника. Все тело ее потряслаконвульсия. Борис бросился за коньяком. Выпив, она сказала почти спокойно:

– Ой, какой ужас, все мои глаза потекли, все размазалось! Несмотри на меня. Я знаю, что ты подумал. Это неправда, Боря! Я не доносила. Конечно,они меня вызывали, я же тебе откровенно еще тогда, в начале нашей недолгойлюбви, сказала, что они на меня выходят. Ну а как еще могло быть иначе,конечно, они меня и в этот раз вызвали, этот гад, Нефедов, сопляк, орал, как нахолопку, а Константин Аверьянович, скотина, проявлял, видите ли, суровуюсдержанность. Однако они уже всех и все знали к этому моменту, такимисведениями ошарашивали, о которых я даже и понятия не имела. Например, тыслышал когда-нибудь, что «кружок Достоевского» планировал теракт?..

– Перестань, Вера, – поморщился Борис. Он думал оСашке. Если не расстреляют, каково ему придется в лагерях с его протезом?

Вера опять стала виснуть на нем, прижималась грудью,коленом, может быть, не нарочно, может быть, все еще как к «лучшему другу», нопочти уже невыносимо. Голос ее перешел на шепот: