Золотая чаша - Генри Джеймс

Если бы Мегги осмелилась думать об этих вещах грубо и прямо, она сказала бы, что Фанни боится ее, боится того, что она может сказать или сделать, точно так же, как боялись Америго и Шарлотта в течение нескольких коротких мгновений. Страх – вот что было общего в выражении трех лиц. Однако имелось и различие: у милой Фанни это необыкновенное выражение мелькало многократно, в то время как у тех двоих оно больше не появлялось ни разу. Его место заняли другие выражения, другие взгляды, спокойные и лучистые, достигшие высшей точки всего несколько дней назад, в то утро, когда парочка поднялась на балкон ее дома, посмотреть, чем они заняты с отцом; когда их красивые, радостные лица словно обогрели все вокруг своим дружелюбным интересом, обещая привет и защиту. Они слились в едином порыве не делать ничего, что могло бы удивить или испугать ее, и в силу долгой практики уже почти не опасались неудачи. Миссис Ассингем, со своей стороны, также не страшилась подобного исхода, но чувствовала себя менее уверенно, поскольку меньше контролировала ситуацию. А потому ее безмерное оживление и осторожные улыбки, неизменно предшествующие ее появлению, подобно передовому стрелковому отряду, или как там называются эти подразделения, идущие впереди эшелона с ценным грузом, – словом, все эти маневры в течение последующих двух недель раз десять вызывали у нашей молодой дамы жгучее желание облегчить душу вызывающей репликой, которую у нее все же хватило ума придержать до более подходящего случая. «Вы до смерти боитесь, как бы я не начала жаловаться, и оттого звоните во все колокола, чтобы заглушить мой голос. Дорогая, не нужно плакать, пока вас не бьют! А главное, спросите себя, неужели я могу быть настолько вредной, чтобы пожаловаться? Подумайте, во имя всего, что есть невероятного на свете, на что же мне жаловаться?» До поры до времени княгинюшке удавалось удерживаться от подобных вопросов, и в этом ей немало помогла следующая мысль: не производит ли она сама на своего отца приблизительно такого же впечатления, как на нее – ее бесценная подруга? Как бы ей понравилось, обратись он к ней с такими же речами, какие она, щадя миссис Ассингем, день ото дня оставляет непроизнесенными? Памятуя об этом, Мегги старалась обходиться со своей приятельницей поласковее, подобно тому, как мистер Вервер – святой человек, бесконечно терпеливый, но и абсолютно непостижимый, – обходился со своей дочерью. Все-таки она вырвала у миссис Ассингем обещание насчет длительного пребывания в «Фоунз», если не будет возражений со стороны полковника. Ей показалось особенно интересным и поучительным, что ее собеседница даже не подумала заметить, что, когда речь идет о длительном пребывании гостей, пусть даже это такие давние и преданные друзья, было бы неплохо поинтересоваться мнением Шарлотты.

Княгинюшка совершенно ясно видела, как Фанни отшатнулась от подобного намека, словно от края пропасти, и это опять-таки лишний раз напомнило нашей юной даме, что ей самой постоянно грозит опасность неосторожно приоткрыть окружающим тончайшие процессы, происходящие в ее душе. То, что Шарлотта начала возражать против присутствия Ассингемов, чего никогда не случалось прежде (по множеству вполне очевидных причин), уже само по себе много значило для Мегги, а бросающееся в глаза молчание Фанни придавало этому факту еще более глубокий смысл. Особую пикантность происходящее приобретало в свете того обстоятельства, что необходимость вступиться за друзей вынуждала Мегги к активному противостоянию с мачехой, чего еще ни разу не случалось прежде. В то же время это давало миссис Вервер отличную возможность обратиться за объяснениями к мужу. О, с той минуты, как Мегги недвусмысленно уличат в противостоянии, возможности Шарлотты умножатся многократно! Что же будет с отцом, затравленно спрашивала себя Мегги, если с одной стороны на него поведет наступление жена, требуя призвать дочку к порядку, а с другой – сила многолетней привычки (чтобы не сказать больше) будет не менее неодолимо склонять беднягу доверять этой молодой особе во что бы то ни стало? Вот положение! Причин у Мегги столько, что от них деваться некуда, а рассказать о них невозможно – во всяком случае, отцу. Дом в деревне принадлежит ему, а следовательно, и Шарлотте; Мегги и Америго распряжаются им лишь благодаря щедрому гостеприимству истинных хозяев. Щедрость и гостеприимство отца, само собой разумеется, не знают границ, чего нельзя сказать с уверенностью в отношении миссис Вервер; да, если уж говорить начистоту, было бы даже отчасти непорядочно навязывать Шарлотте гостей, которые ей не по вкусу. Впрочем, в иные минуты Мегги чувствовала, что готова принять бой, если бы только битва могла состояться без свидетелей.

Но об этом, к сожалению, не могло быть и речи. Одно соображение придавало Мегги силы: если Шарлотта «не захочет» Ассингемов, ей тоже придется привести какие-то основания. У Мегги все-таки был один безотказный способ парировать любые возражения и жалобы со стороны Шарлотты. Если отец спросит: «Какие у тебя причины, душечка?» – она всегда может ответить: «А у нее какие, любовь моя? Не лучше ли будет спросить об этом? Возможно, ей не хочется видеть возле себя людей, которые знают о ней кое-что, о чем она предпочла бы не осведомлять окружающих?» Исходя из чистой логики, можно бы пойти с этой отвратительной карты – к этому времени Мегги, успевшая за короткий срок проделать невероятно длинный путь, была способна узнать на ощупь любую карту в своей колоде. Но сделать такой ход возможно только при условии принесения отца в жертву, а это – запретная тема; настолько запретная, что у Мегги не хватало духа даже попытаться выяснить, действительно ли он бы согласился быть пожертвованным. Она должна сделать то, что необходимо сделать, оставив отца в неприкосновенности. Подобная щепетильность не очень-то вязалась с упомянутой выше готовностью Мегги безжалостно манипулировать своими покладистыми друзьями. Сделавшись необыкновенно проницательной во всем, что касалось других, по отношению к себе самой княгинюшка была далеко не объективна. В противном случае она, пожалуй, могла бы посмеяться над собственной способностью наделять друзей таким ценным свойством, как толстокожесть. Получается, если она в состоянии притащить Ассингемов в «Фоунз» вопреки желанию Шарлотты, значит, и они как-нибудь выдержат. Словом, они должны не только найти в себе достаточный запас лицемерия и нахальства, но и позаимствовать у Мегги изрядную толику этих душевных качеств. А что времени им оставлено совсем немного, стало ясно однажды на Портленд-Плейс, когда у Мегги вырвались слова, которые только на первый взгляд могли показаться ни к чему не относящимися:

– Боже правый, да что же такое