Гонка за счастьем - Светлана Павлова

Москва ей почти не вспоминалась. Если бы у нее были проблемы в доме или трудности с вживанием в новую действительность, она не смогла бы так легко и быстро адаптироваться. Но все было как раз наоборот — то, что было раньше, дома, казалось темным, безрадостным и бесперспективным, а здесь открывались новые возможности и начиналась светлая полоса. Ей было всего лишь двадцать лет, и хотя она уже прошла через страдание и боль, она не успела обзавестись предрассудками и предубеждениями, поэтому ей нетрудно было увидеть и оценить действительные преимущества и достоинства ее новой жизни. Она занималась всем с удовольствием и легко все преодолевала…

Сыну уже исполнился год, и она привезла его из Москвы. Ему взяли няню-шведку, и его первым языком стал шведский. Они решили, что будет лучше, если Ларс усыновит ребенка и у них в семье будет общая фамилия.

Первое время семья жила в центре Стокгольма в небольшой квартире Ларса, а потом они решили купить новый просторный дом в пригороде. В доме было две комнаты для гостей, которые почти никогда не пустовали, — подруги стояли в очереди в ожидании приглашения. Даже мать, несмотря на отъезд дочери и внука, казалась довольной, часто приезжала к ним и самостоятельно занималась шведским языком, также удивляя всех неожиданными способностями, — в магазинах и за столом переводчик ей уже не требовался…

Палитра шведской жизни оказалась гораздо более непредсказуемой и разнообразной, чем все, что ей до этого приходилось видеть. Гомосексуальные отношения никого не раздражали и не казались вызовом обществу, вписываясь в незашоренную североевропейскую ментальность, наравне с гражданскими браками. Смешанные браки поражали своим разнообразием.

Вообще, терпимость и широта взглядов шведского общества не переставали удивлять — лучший друг Ларса был женат на темнокожей, как гуталин, американке, старше его на восемь лет, с двумя детишками от разных браков. В Москве у нее точно не было бы никаких шансов найти приличную работу, не говоря уже о возможности оказаться женой успешного ученого, директора вычислительного центра и просто красавца-викинга, прощающего ей все ее сумасбродства.

Второй приятель был женат на жутко эмансипированной ученой даме родом из Индии, бесконечно работающей над какими-то статьями и проектами в Оксфорде — там они познакомились и поженились десять лет назад еще студентами. Оксфорд для нее оставался единственным местом на земле, не вызывавшим критического отношения, там она с завидным постоянством и удовольствием и продолжала жить — уже без мужа. Предложение же постоянно осесть в Швеции она еще не готова была принять и откладывала на какие-то более поздние времена, о которых пока не задумывалась. В браке не было детей, и Карл жил в одиночестве, в постоянном ожидании решения или очередного визита ненаглядной супруги.

Даже монархическая семья выделялась среди прочих августейших семей — была на виду, не совершала ничего предосудительного, отличалась демократичностью и при всем при этом еще и вызывала уважение, благоговение и любовь. В домах можно было часто видеть портреты обожаемой королевы или всего семейства — исключительно по велению сердца, а не из каких-либо других побуждений.

Расслоение в обществе, конечно же, существовало, но и оно имело какие-то пристойные формы, было тонким и скрытым. Мать Марины обожала Стокгольм и чувствовала себя в шведской столице комфортнее, чем в родных пенатах, — здесь она была туристкой, иностранкой, а в Москве, если Марина куда-то выходила с ней, на нее смотрели, как на одиозную особу, ничего из себя не представляющую, не умеющую ни связно говорить, ни адекватно себя вести — просто пустое место…

Марина научилась ценить любовь, надежность и преданность мужа и жизнь, которую она ни на что бы теперь не променяла. Она видела пропасть, отделявшую ее от московских подруг, половина из которых влачила жалкое существование, и ей приходилось возить из Швеции полные чемоданы детской одежды и подарков своим бывшим однокурсницам.

В основном, все девчонки прозябали на жалких зарплатах в школах или в гостиницах — было непонятно, как они умудрялись на эти гроши не только существовать, но еще и выглядеть так, будто только что сошли со страниц глянцевых журналов… Две самые симпатичные из ее подруг уже несколько лет путанили, одна работала в «Афродите» — известном вычурном журнале для жен новых русских, — и считалось, что она безумно и недосягаемо преуспевает, получая тысячу долларов в месяц. Еще три бывших сокурсницы, относящиеся к категории состоявшихся, работали на фирмах — без всякой уверенности в стабильности своего положения. Все до одной были измотаны и постоянно недовольны.

Трудные воспоминания постепенно изглаживались из памяти и забывались. Рана зарубцевалась и давно зажила, и если кто-то из подруг пытался приближаться к этой теме, она досадливо морщилась и останавливала разговор. Теперь она точно знала, что для нее значит семья, и ничто другое ее больше не интересовало.

Диплом филфака она с некоторым опозданием получила, позже закончила в Стокгольме последние ступени курсов шведского языка и, пройдя довольно большой конкурс, устроилась на работу в русский отдел шведского радио. Это было лучше, чем преподавать или работать переводчицей, потому что работа была творческой, абсолютно в ее духе, к тому же, наладилась постоянная связь с Россией — последнее, чего ей недоставало.

Все определилось и приняло абсолютно осмысленную форму, поэтому ей не хотелось ничего вспоминать, от таких воспоминаний становилось тошно, ведь в них было все — беспросветная глупость, легкомыслие, отсутствие морали, малодушие, предательство, ложь, грязь и как венец — безнравственная, мерзкая торговая сделка, о которой она узнала позже.

А сколько было стыда, слез, угрызений совести и бессонных ночей… Как ей удалось пережить то время, пройти через позор и ужас своего положения, не сломаться, не обозлиться да при этом еще и родить здорового ребенка — для нее самой оставалось загадкой. Единственное ощущение того времени — отсутствие реальности происходящего, погружение в полусон, от которого она избавилась только после рождения ребенка, впав в другую крайность — гиперактивность, из-за большого количества забот и страха не справиться с ними…

Она сравнила начальный период своей шведской жизни с моим парижским стартом и сказала, что в двадцать лет, без всяких перспектив за спиной и с грузом уже сделанных ошибок, ей было нечего терять, и поэтому оказалось нетрудно осваиваться на новом месте. Особенно важными в это время стали первые успехи по работе и безоговорочная, великодушная поддержка мужа. При этом ей не пришлось менять приоритетов, потому что постоянные контакты и совместные проекты с Россией давали возможность находиться в привычном культурном слое, а мне было сложно потому, что мое вхождение в новую среду оказалось сплошной цепью неудач и проблем, от меня не зависящих.

Может быть, она и была права, но, рассказав ей о своем браке, я больше не хотела об этом думать, поскольку уже перестала страдать и прежняя жизнь мне почти не вспоминалась… Я бы тоже ни на что не променяла свою жизнь — теперешнюю…

Первым препятствием на пути моего официального знакомства с семьей Марины было то, что Георгий не знал, что Ларс — его отчим. Он был усыновлен в возрасте одного года, и эта тема в семье никогда не поднималась, потому что в том не было никакой необходимости.