Гонка за счастьем - Светлана Павлова

— Мы — а, мы — а — будет ма — ма, — громко и отчетливо сказала она, тыча пальцем в старательно перерисованное мною слово.

— Да не будет ма-ма, а будет мыа — мыа, — резонно возразила я. — Куда же ты дела — мы?

Феня, озадаченная вопросом, подумала и быстро нашлась:

— Мы — это когда отдельно букву говоришь, а когда буква идет в слово, хвост-то и отпадывает, как у ящерицы… зачем он нужен, хвост-то, только мешается…

Это объяснение меня не только устроило, но и очень понравилось мне, я ведь поняла, что все буквы — хитрые, но если знать их хитрости, то научиться можно. После этого процесс пошел быстрее.

Никогда не забуду изумления матери, когда после возвращения из очередной поездки она услышала впервые прочитанную мною вывеску — ВИН-НО-ВО-ДОЧ-НЫЙ МА-ГА-ЗИН.

— Кто научил тебя читать?!

— Известно, кто — Феня, — сказала я, не понимая, что копирую интонацию, и речевые обороты своей няни.

После этого потрясения мать поняла, что пора передавать меня в руки профессионалов, что и было вскоре сделано — ко мне стали наезжать различные учителя, с переменным успехом отравлявшие мою жизнь и желание познавать новое. Но первой учительницей, научившей меня не только читать, но и верить в свои возможности, была все-таки она, моя дорогая няня, незнакомая с педагогическими методиками малограмотная прислуга, и сделала она это легко, изящно и с явным удовольствием.

Я помню все ее неповторимые словечки и фразочки, сочные и вкусненькие — теперь таких и не услышишь…

«Да что ж ты такая нефинтикультяпистая — совсем не в мать», — говорила она мне, если у меня не сразу что-то получалось. «Опять видела этого обжардома» — это, по звуковой оболочке, нечто среднее между обжорой, жандармом и мажордомом означало одно — плохой человек. Это определение, произнесенное по какому-то специальному случаю, так всем понравилось, что навсегда прилипло к Палычу, которого она сразу невзлюбила, пару раз поймав на каких-то мелких грешках. С удовольствием подхваченное словцо, превращенное в эпитет — «обжардомистый», — продолжало использоваться всеми домашними и в других подходящих случаях…

«Совсем я стала бабка-хворябка» — это уже о себе, когда почувствовала себя плохо. «Кум королю и помощник министра» — похвала преуспевающему мужчине, комплимент же успешной даме звучал не менее колоритно — «Ну, прямо-таки жена офицера — вся в чернобурках и губы бантиком». В зависимости от времени года, чернобурка заменялась на креп-жоржет, габардин или коверкот при неизменных губах-бантиках. Где она подсмотрела этот образ — было загадкой, может, в дни ее молодости, а может, придумала сама в одиноких мечтах о красивой жизни…

А все эти бесчисленные халдоны-халдейки — невежественные особи обоего пола, кулемы — бесхитростные, залипухи — прыщи или волдыри, хрумдамдэ — халва, набуровила — наговорила лишнее, рассупонилась — разделась, налимонилась — наелась, разбузюнилась — разошлась…

На мой вопрос, почему она не завела своей семьи, обычно отмахиваясь, не отвечала, но когда я повзрослела, однажды, видимо, в редкую минуту откровения, сказала: «Маята это одна… Навидалась я чужих безобразиев на своем веку, и отбили они у меня всякую охотку до мужиков… Да и куда мне соваться-то с такой рябой вывеской? Тянет ведь меня ко всему хорошему… а что я найду со всеми этими Петьками-Васьками? Зальют горло да в лупцовку, это — завсегда распожалуста, накормят досыта… да сразу и обдитят еще, а потом возьмут да и кинут. А что я дитям смогу дать, одна-то? Да ежели и не одна, а с этими лиходеями-бузотерами — каких-таких форте-пьян-учителей и шоколадов-монпансье, при нашем-то разумении?»

Зависла Фенечка между классами — от своих оторвалась, а к другим прибиться не могла — изначально…

Отца смерть ее потрясла сильнее, чем я могла предположить, — она ведь была немногим старше его и младше матери, одно поколение. Он слег, не подходил к телефону, недели три врачи регулярно навещали его.

На это время я переехала в Новодворье. Чтобы все успеть, приходилось вставать рано — в шесть утра, так как школа Мари начиналась в восемь. Было бессмысленно возвращаться на дачу или ехать домой, и я, как обычно, приезжала на работу раньше всех. Забирал дочь из школы наш издательский шофер Ленчик, который, в случае необходимости, возил родителей. Я задерживалась на работе столько, сколько требовали дела, закупала продукты и снова отправлялась к родителям.

Мать хоть ни на что не жаловалась, но от недосыпания и беспокойства за отца похудела и поблекла. Теперь я твердо решила, что нужно оградить родителей от всяческих потрясений.

* * *

Неожиданная помощь пришла, откуда ее никто не ждал, — от моей дочери. Как-то вечером, после очередного разговора с Мариной, звонившей из Швеции, она спросила меня:

— А твою новую подругу Марину бабушка и дедушка знают?

Я похолодела — ведь все может неожиданно раскрыться — как же я не подумала, что ребенок может в присутствии родителей вдруг упомянуть это имя в какой-нибудь связи? И я сказала:

— Маша, очень прошу тебя — никогда не произноси этого имени при них…

— Вы что — лесбиянки? — с безжалостной прямотой современного продвинутого ребенка спросила моя четырнадцатилетняя дочь.

— Что ты несешь?!

— Тогда почему надо делать тайну из шведской Марины?

Что мне оставалось делать? Чего доброго, ребенок действительно заподозрит меня во всех смертных грехах… Полнейшая неподготовленность к такому повороту событий подействовала неожиданным образом — оказавшись в тупике, я была вынуждена сказать дочери правду:

— Видишь ли, иногда взрослые совершают поступки, которые их не украшают, вот и наш дедушка много лет назад сделал то, чего не стоило делать — влюбился…

— Влюбиться всегда стоит, если хочется и есть в кого, — выдала моя дочь вполне готовый афоризм, который лучше было пока оставить без комментариев.

— Он был уже немолод, имел семью, а влюбился в свою студентку.

— А сколько ей было лет?

— Лет девятнадцать-двадцать.

— Ну, дед дает! Не хило!

— У них был… настоящий роман, и она родила сына…

— Ого, вот здорово! Неужели эта студентка — Марина?

— Да, она…

— И что же сделал дед, когда узнал, что у Марины будет ребенок?

— Дед тогда не решился оставить бабушку… согласись, это было бы не очень честно по отношению к ней.

— Ну, честно говоря, не очень-то честно было и бросать беременную Марину… Да, ситуевина — совсем как в фильме «Исповедь», где главный герой, сын миллионера, тоже оказывается обыкновенным трусом…

— Не припечатывай приговоров, пожалуйста. Все сложнее, чем ты думаешь.

— И как же бедная брошенная Марина сумела все преодолеть и стать такой классной, как сейчас?

— Марина была молода и очень красива, у нее все еще было впереди. Через год она вышла замуж за Ларса и уехала в Швецию.