Труба Иерихона - Юрий Никитин

Эти тупые русские скоты поставили мир на грань ядернойвойны! Они готовы запустить ракеты по городам Америки! И хуже всего, у русскихименно те ракеты, что достигнут этих городов...

Ладно, сказал он вслух, ладно... Мы вас дожмём, русскиескоты! А пока пусть поработают политики, журналисты, разведчики, наша пятаяколонна... Обработаем так, что сами позовёте и дорожку для нас коврами...да-да, коврами...

Авианосец двигается с лёгким креном на правый бок. Три серьёзныепробоины, самая крупная ниже ватерлинии. Спасательные бригады работают безотдыха, но работы не на один месяц...

В палубе восемь дыр, любой небоскрёб провалится. Из трёхсотсамолетов уцелело только семьдесят, да и то в трюме, а на палубе сгорели ивзорвались все. Лазарет переполнен ранеными, убитых складывают в трюме.

В Объединённом штабе тоже сволочи... Теперь понятно, почемувдруг вместо Шеллинга, опытного адмирала, героя войны «Буря в пустыне», послалиего, Дона. Шеллинга не так просто снять, как сейчас вышвырнут его, приписавнеудачу с высадкой неумению командовать флотом, неспособности разобраться вобстановке!

Ну ничего, сказал он себе угрюмо. Мне тоже не так простодать пинка под зад. У меня связи в конгрессе, добьюсь рассмотрения на сенатскойкомиссии, дам материалы всем журналистам... даже пронырам из третьих стран,если понадобится.

И, главное, расскажу и докажу, что русские уже не торастерянное и лижущее наш зад стадо, какими были в начале распада СССР!

Звёзды высыпали на тёмное, как смола, небо по-южномукрупные, сверкающие. Если на севере они все как крохотные кристаллики льда, тоздесь одни сияют багровым, словно рубины, другие изумрудно-зеленым, а виднелисьи вовсе немыслимых цветов, от алого до тёмно-лилового.

Он сидел опустив голову. В сердце была горечь, в вискахстучали молоточки. Виолетта игриво толкнула его в плечо.

Ну, пойдём? спросила она деловито.

Что? вздрогнул он. Куда?

Она расхохоталась, белые ровные зубки красиво блестели воранжевом пламени костра.

Куда? Да ещё зачем?.. Это я слышу от мужчины?

И она сказала простым и ясным языком, куда, и зачем, и чтобудут там делать. Дмитрий даже смутился, все не мог привыкнуть, что из такогохорошенького ротика вылетают такие откровенные слова.

Он медленно поднялся. В висках пульсировала боль, сердцестучало часто и сильно.

Да, проговорил он, пойдём.

Она живо вскочила на ноги. Дмитрий взял её за руку. Тонкиетеплые пальцы потонули в его широкой ладони. Она шаловливо поскребла ногтем еготвёрдую от мозолей поверхность.

Мне нравятся твои копыта, заявила она.

Копыта?

Да. У тебя такие руки... Я всегда таю, когда ты хватаешьменя такими копытами. Мужчина должен быть сильным и грубым. Куда ты меняведёшь?

Песок скрипел так странно, что Дмитрию на миг почудилось,будто идёт по молодому снежку. Кварцево-белый, да еще под темным небом, он икажется снегом, да и все в этом подлунном мире выглядит странно и нереально.

К завершению, ответил он тихо.

В горле был комок. Тяжёлый пистолет в кобуре сзади за поясомнеприятно тянул к земле.

Ого, сказала она с интересом, ты возжелал оргазм под этимизвёздами?.. Да ты... этот... как это... забыла это смешное слово...

Кто?

Ну, протянула она с капризным смехом, что-то связанное с архитектурой...не то барокко, не то доризм...

Романтизм, подсказал он.

Она обрадовалась:

Вот-вот! Ты романтик.

Он остановился. Виолетта тут же осмотрелась, деловитосбросила платье. Её тело заблестело в лунных лучах, уже не мраморное, а словнотоже сотканное из небесного серебра, чистое и прекрасное.

Ну, сказала она с весёлым требованием. Снимай штаны!

Он замедленным движением опустил пальцы на пояс. ГлазаВиолетты смеялись. Полные губы раздвинулись, дразнящий язычок мелькнул, какязычок пламени, дразня, провоцируя, призывая, заставляя кровь отхлынуть нетолько от головы, но и от мозга, направиться туда вниз, где самые мощныерадости...

Пальцы Дмитрия наконец доползли по ремню до кобуры. Тяжёлый,как крылатая ракета, пистолет едва не выскользнул из ладони. Виолетта ахнула,хорошенький ротик раскрылся в безмерном удивлении.

Ты что?.. Стал садистом?.. Или это у тебя такая игра?

Дмитрий сцепил челюсти. Мышцы трещали, он всё никак не могподнять пистолет. Подхватил другой рукой, пистолет начал подниматься с такимусилием, будто отрывал от земли нагруженный грузовик.

Виолетта смотрела расширенными глазами. Дмитрий стиснулчелюсти до хруста в висках. Заломило скулы. Пистолет наконец поднялся, черноедуло смотрело на Виолетту. Прямо в левую половину груди.

Дмитрий пытался поднять его выше, но руки не слушались.

Что у тебя за игры? спросила Виолетта недоверчиво. Ты весьпобелел...

Он с силой нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел,пистолет едва не вырвало из ослабевших ладоней. Виолетта отшатнулась, сделалашажок назад. Глаза её неверяще смотрели в лицо Дмитрия, затем взгляд опустилсяна свою грудь. Прямо под грудью чернело отверстие, толчками выплёскиваласьчёрная, как кипящая смола, кровь.

Прощай, прошептал Дмитрий. Прощай...

Она опустилась на песок медленно, невесомая, как чистыйлунный свет. Дмитрий застыл словно каменный столб, между двумя биениями сердцапроходила вечность, а Виолетта всё падала, опускалась, наконец легла навзничь.Её нежное зовущее тело распростёрлось в провокационно-зовущей позе. Ему дажепочудилось, что она по-прежнему смотрит на него с двусмысленной улыбкой.

Пальцы разжались, пистолет выпал и уткнулся в песок. Он былпохож на крохотного тёмного страуса, что спрятал голову, не желая видеть, чтонатворил. Дмитрий не отрывал тоскующего взгляда от её прекрасного лица, котороени один мужчина не посмеет обезобразить контрольным выстрелом.

Когда он с трудом заставил себе повернуться и двинутьсяназад, пистолет всё глубже зарывался в песок.

Боевики сидели у костра, когда в кругу света показаласьсгорбленная фигура. Дмитрий видел, как краска отхлынула у всех от лиц, на негосмотрели со страхом. Иван прошептал:

Дима... что случилось? Ты... у тебя голова как в снегу!

Ас-Зайдин толкнул, Иван умолк. Всё задвигалось, зашевелилось,и когда Дмитрий тяжело опустился у огня, фигуры бесплотно исчезли, у костраостался только Ал-Мас, тоже словно нереальный, с большими тёмными впадинами наместе глаз, худой, со струящимися, как перегретый воздух, чертами лица.