Труба Иерихона - Юрий Никитин

Чернов старался двигать только верхушками легких. Приглубоком вздохе в сломанных рёбрах вспыхивала острая боль, но от злости вскорезабывался, грудь вздымалась сама по себе, как волна в бурю, он вскрикивал инеумело ругался.

Солдаты сидели на койках, на подоконниках, серые инахохлившиеся, как вороны под дождём.

Они нас за людёв не считают! сказал кто-то обиженно.

Сволочи! бухнул другой голос.

Гады...

Зажрались.

Поубивал бы гадов...

Голоса звучали все обиженнее, жалобнее. Чернов чувствовалтянущую пустоту в груди. Накостыляли, да ещё и вывозили в грязи. И насмеялись.Теперь в самом деле на стадион не пустят. Разве что засыпать жалобами свойштаб, а те сперва долго будут отмалчиваться, с юсовцами не хотят портитьотношений, тем только бровью повести и русские миротворцы вылетят отсюда, какангелы в тихое рождественское утро. Можно пожаловаться в Объединённый комитет,там больше шансов, могут проявить демонстративную объективность. Своимпопеняют, русским откроют доступ на стадион...

Но будут ли они чувствовать себя победителями, выиграв споржалобами?

Давайте спать, прервал он. Что мы воем? Не стыдно?

Тюпцев окрысился:

Ты что, за юсовцев? Ты ж первым начал!

Шевчук добавил угрюмо:

Если бы ты не попёр на негра, нас бы не попёрли со стадиона!Это ты во всём виноват!

Голоса стали ещё злее. Чернов всюду видел рассерженные лица.Обрадовались, нашли виноватого. Чисто русское: кто виноват? Да кто угодно,только бы не сам...

Да, конечно, ответил он. Это я во всем виноват.

Отвернулся, лег на свою койку и повернулся к стене. Голосана какое-то время умолкли. Наверное, он был единственным русским не только вэтом албанском анклаве, но и во всей России, который произнёс вот такиенепривычные и невыговариваемые для русского слова.

С закрытыми глазами он долго лежал, делая вид, что спит.Казарма снова загудела, забурлила, голоса то затихали, то раздавались громче.Заснуть никто не может вот так сразу, в мечтах почти каждый сейчас изничтожаетюсовцев, растирает их по стенам, растаптывает по асфальту, вбивает в грязь поноздри, кровь в ушах шумит победно, и каждый старается на этой радостной ноткезабыться, заснуть, хоть во сне ощутить себя сильным и непобедимым...

Утром несколько человек, свободные от дежурств, были сновабиты. Они сунулись на стадион, решив, что инцидент решится сам собой. Побазарятещё, погавкаются, а затем всё вернётся на прежнее...

Но юсовцы, судя по всему, не собирались уступать и здесь. Ихдесант в русском Приморье! Москва проглотила и это оскорбление, а их гневнымипротестами в ООН можно подтереться: со слабыми не считаются! Так что иванамможно и нужно накидать здесь тоже.

Накидали. Крепко. Чернов на этот раз не почтил присутствиемдаже стадионные скамьи, всё пытался закончить письмо. Стадион его и раньше неочень-то привлекал, а теперь врождённое чувство интеллигента, избегающегоопасности, заставило не выходить из казармы.

Пришли побитые, с кровавыми соплями, разбитыми харями. Сновавокруг галдёж, базар, гневные вопли, что быстро перешли в растерянное хныканье.Уже было ясно, что и здесь проиграли, что стадиона им не видать до скончаниясрока службы в этом анклаве.

Он ушёл в библиотеку, но теперь письмо не шло вовсе.Пробовал читать, но буквы расплывались, как в кино, появлялись ухмыляющиесярожи штатовцев.

А затем за окном был топот бегущих людей, щёлканье затворов,резкий голос майора Осипенкова. Прозвучал сигнал общего сбора.

В большой зал во все двери вбегали солдаты. Уже с полнойвыкладкой, с автоматами в руках, в бронежилетах.

Чернов с разбегу кого-то почти снёс, быстро встал в строй.Майор, плотный коренастый рязанец, похожий на немолодого, но полного сил быка,стоял перед строем, перекатываясь с носков на пятки и обратно. Лицо его былобледным, под кожей застыли рифлёные желваки.

У нас чепе, сказал он резко. В связи с этим объявляю запретвыходить на стадион!.. До тех пор, пока не разберёмся!

На него смотрели непонимающе. Чернов на мгновение встретилсявзглядом с майором. Тот быстро отвел взгляд. Чернову почудился в глазахкомандира глубоко упрятанный стыд.

Если ещё кто не знает, сказал Осипенков, разъясняю!..Полчаса назад рядовой Уляев взял автомат и вышел на стадион. Когда его тампопытались остановить, он открыл огонь!.. Семь человек убито, восемнадцатьранено. Не довольствуясь этим, он сменил рожок и двинулся к американскимказармам. Ну, там уже часовые. Он вступил в бой, никого не сумел даже ранить, аего самого изрешетили в клочья...

Строй застыл, словно их разом окунули в жидкий гелий. Черновневеряще смотрел на майора, покосился на соседние лица. Все вытаращили глаза,не понимают. Уляев... это тот неприметный, молчаливый, весь в себе, белобрысыймальчишка? Крепенький, но не слишком: еле-еле выполнил нормы, чтобы переползтибарьер для зачисления в миротворцы. Тихий, даже ни с кем ни разу не подрался...

Всем ясно? прорычал майор. Никто не должен покидать казарму.До особого распоряжения, ясно?.. А с Уляевым тоже все ясно: свихнулся отнепривычных условий, стрессового состояния, вызванного погружением в...иноязыковую среду. Так сказал наш медик, и это отныне официальная точка зрения.Ясно?

По рядам прокатился многоголосый ропот. Майор сделалзверское лицо, посверкал глазами. Когда он ушел, чересчур поспешно, Черноввышел из строя команду «вольно» майор всё же успел отдать. Так вот как,Уляев... Ты, оказывается, был сумасшедший? А все остальные нормальные...

Три дня их не выпускали из казарм. Приезжали комиссии, дажеиз Москвы явились трое экспертов, всё выспрашивали, вынюхивали, так и уехали,подтвердив учёными званиями диагноз «помешательство».

Дважды являлись подчёркнуто вежливые и корректные люди измеждународных организаций. Тоже расспрашивали, причём их расспросы выходилидалеко за рамки обычной медицинской экспертизы. Ничего вроде бы не записывали,но у Чернова осталось ощущение, что его просветили до последнего эритроцита,сфотографировали во всех видах излучений и даже просканировали сеть нейронов вовсем теле.

Лишь на четвёртый день им разрешили покидать казарму внеслужебное время. На стадионе юсовцы выставили охрану, угрюмо заявили, чтоиванам теперь сюда лучше не соваться.

В тот же вечер четверых солдат, заглянувших в город во времяувольнительной, встретил отряд крепких коммандос. У парней не было шансов, хотяони сами подтвердили, что юсовцы пошли на них вчетвером, остальные всталикругом и только смотрели, но бежать не дали бы.

Четверо юсовцев, настоящие чудовища, чёрные, как смола впреисподней, огромные, как слоны, изметелили так, как гориллы побили бымартышек. А когда русские на земле глотали кровавые сопли, их долго ибезжалостно били ногами. Заветы русских мужиков, которые лежачих не бьют,юсовцам незнакомы, у них лежачих топчут с особой охотой и удовольствием.Четверо русских очнулись только в лазарете, где двоих тут же пришлосьподключить к капельницам, а одного к аппарату искусственной вентиляции лёгких.