Tanger - Фарид Нагим

— Виктор — прошевелили ее губы. — Саврасов.

Аплодисменты и вспышки. Спокойный, с мягкой и скромной улыбкой прошел мимо меня этот паренек, и мне вдруг показалось, что это я — Виктор Саврасов, я в его теле, а другой человек где-то там, он не имеет ко мне отношения. Я почувствовал, как вспотели мои ладони в его карманах.

Что-то сказала секретарша, и эти гигантские рельсы перевелись во мне на старый лад, и я услышал, что она просит зажигалку. С особенной уважительностью и насмешливым спокойствием я дал ей огоньку. Рука вздрагивала. Я снова ощущал старое тело и свою изношенную ситуацию.

— ………… — сказала она и пропала в клубах дыма.

Не мог попасть зажигалкой в карман. Так стыдно, что она видела меня здесь и знала, что я тоже на что-то рассчитываю. Только сейчас, не получив абсолютно ничего, я понял, как я устал и как страшно надеялся на первую премию, да хоть на какую премию, хоть самую последнюю. Вот теперь Степной барон не волновался, потому что все кончено. Жалко Серафимыча. Я знал, что я сейчас выйду и побегу изо всех сил, как я всегда бежал. Натянутый, прилизанный официант равнодушно и ровно разливал по бокалам желтую прозрачную жидкость, уже не принадлежащую мне. Подташнивало. Страшно захотелось закурить. Будто закурю, и время вернется назад, и все будет по-другому. Я сидел, окруженный толпой, и вздрагивал. Все тянули головы к свету, заглядывали через плечо. Недосягаемое и вновь неприступное лицо Евы Гумбольдт мелькало в световых щелях. Викуша Саврасов стоял возле нее, щурился и по-деревенски прикладывал ладонь козырьком ко лбу.

— Стой, куда ты? — с каким-то блядским светом в глазах сказала секретарша. — Не уходи, поешь — халява.

— …поощрительная премия за поиск новых путей в драматургии, — проговорила Гумбольдт. — И… и, — подняла она палец, прерывая какой-то шум и смешки. Но все это только усилилось.

— И теперь уж ПЕРВАЯ, и первее быть не может, премия присуждается «Крику слона». Я рада, рада была бы приделать этому слону золотые крылышки. Но, как говорится, ребята, чем богаты…

Почувствовал себя пробирающимся в толпе, все оглядывались, постепенно узнавая меня, вышел и зажмурился в ярком свете… видел только нижние половинки людей и тех, кто сидел на корточках. Большой букет и диплом. И все это вываливалось, когда кто-то всовывал в руки микрофон. На какое-то время все узнали меня, взволновались и обрадовались. Волнуясь, я слышал со стороны свои заготовленные слова. Гумбольдт громко засмеялась, как бы поощряя всех тоже засмеяться моим удачным словам. Я и сам не заметил, как заговорил на пошлом и подобострастно-ироничном языке всех награжденных. И бессилен был что-либо изменить. Фотографы перебивали и просили виднее держать диплом. Было тесно, мы толкались букетами.

Я бы радовался, будь здесь Серафимыч, я бы радовался его радостью, представляю, как бы он ликовал. Я изображал бы для него свое счастье и ликовал вместе с ним. Мы с ним вылакали бы здесь все шампанское. Представляя нашу встречу, я уже заранее смущался. Тяжело будет снова его искать и просить за все прощения, в третий раз. У Евы Гумбольдт брали интервью, но когда я проходил мимо, она успела сжать мое плечо своей красивой большой рукой и глянула в лицо. Потом у меня брали интервью англичане. «Где можно прочесть Вашу пьесу?» Потом девушка из агентства Франс-Пресс, потом меня усаживали в кресло эти ребята в бейсболках и решали меж собой: закурить мне перед камерой или нет? «Пришлите пьесу на е-мэйл». И всем я говорил позорную чушь, что я сам не знаю, как написалась эта пьеса, как будто сам бог помогал мне. Потом подошел русский парень и с акцентом сказал, что он представитель Берлинского театрального агентства «Хеншел Шаушпиль», они уже перевели «Крик слона», у них был тот самый экземпляр, который им летом передала Людмила Радушевская. Она передавала его вот так, двумя руками — он протянул руки и крепко сжал воздух. Он вдруг хлопнул по карману, потом прижал ладонь к уху и заговорил на немецком. И когда я на время остался один, ко мне подошел тот смешно прилизанный и натянутый официант, крепко пожал руку и поздравил. Он видел во мне своего брата и так растрогал меня. Но он все не уходил. И я только потом понял, что он говорит, что меня кто-то ждет, там, на улице. Твою мать, Серафимыч, ну конечно, слава богу! О, как я его сейчас заборю! Я не дам ему опомниться! Мир стал легок и бухал в ритме моего сердца, изменились люди, их не было, а словно бы какие-то выемки людей. Веселый танцующий снег, прекрасные старинные дома, полные тайного содержания; милые заснеженные деревца; предупредительный и подыгрывающий мне швейцар… Но Серафимыча не было. Я спохватился, что почему-то хочу узнать его во всех молодых парнях, но стояла только темненькая и невзрачная девушка. И вдруг узнал его портфель в ее руках.

— Здравствуйте… Анвар? — проверяя, спросила она. — Поздравляю! Я знала, что здесь вас найду. Я Женя-секретарша из «КАПИТАЛА».

— Да, я понял, мне Суходолов говорил, спасибо Вам за наши удостоверения.

— Не стоит… я рада, — она оглядывалась на кого-то.

— А где же Алексей Серафимыч, я нигде его не мог найти?! — засмеялся я. — Он где-то рядом, прячется небось?

— А-а, — с каким-то деревенским укором протянула она и склонила голову. — Вы не знаете.

— Нет, — снова засмеялся я.

— Он погиб. Хотели поехать в столовую на Петровке. Долго ждали троллейбус. Он меня называл Анваром, я уж привыкла. А потом он поставил на скамейку этот портфель и вышел прямо на проезжую часть. Чего он…

…………………………

Кто-то бросал снежки в окно. Я вздрогнул и увидел себя в треугольнике света, омертвело уставившимся на бутылку. Вбежал Серафимыч, он ходил звонить. Крылья, наверное, не стал отряхивать от снега, снял их и оставил у дверей.

— Анвар, пошли кататься на снежинках!

— О, точно! — обрадовался я.

— Только паспорт возьми…

В ночном воздухе, освещенном светом из кухни, парили дирижабли и цветы. Кашемир и целлюлит легчайших сугробов. Огромные тени снежинок, подлетая к ним, переворачивались своей белой стороной. Тоскливо и растерянно вскрикивает невидимая птица. Крик у нее теплый, экзотический, и кажется, что где-то близко джунгли.

Я вскарабкался по лестнице до самого чердака, а он курил, раскачиваясь на лапке плюща. Мы кивнули друг другу головой, махнули варежками и привычно сошли на тонкие подрагивающие плоскости, и все вокруг вздрогнуло, перекосилось, закружилось и понеслось. Скользили с одной на другую, балансировали, веселясь от собственной ловкости. Вертя фонарями, проплыл самолет, под ним, сквозь облака, сверкнули огни домов, протянулась цепочка электрички. Тепло от фонаря на столбе… В этих дрожащих, сияющих пузырях мы скользили над морем, в котором горели и тянулись, словно дорожки, огни прекрасного города.

…………………………

о-о, каляика маляйка, о, каляйка маляу

о-о, каляйка маляйка, о, каляйка маляу

…………………………

В его портфеле лежал румяный фаллоимитатор, действительно очень похожий на мой член.