Tanger - Фарид Нагим
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром проснулся и сразу вспомнил, что болен. И то, что могу закурить, оставалось для меня единственной радостью, такой, будто покурю, и все пройдет. Надежда длиною в несколько сантиметров. Она миролюбиво сказала, что из Твери приедет ее подружка по техникуму.
— Москву вспомнить и покупки сделать.
— А-а, это с которой вы лесбиянством занимались, — засмеялся я. — Продолжите теперь?
— Тебе ответить?!
— Ответь… не обижайся на меня, Няня.
— Что на тебя обижаться?
— Дурака?
— Выводы надо делать.
Потом она звонила на работу и говорила с Галой о семейной жизни.
— Кто это был? — спросил я из пустого интереса.
— Так, знакомый один, — сказала она.
— Я в Переделкино съезжу.
— Езжай, — и, не сдержавшись, равнодушно повторила: — Езжай.
Мне надо было в Переделкино, я устал здесь, там моя энергия и нужная мне пустота.
— Ты пишешь? — с иронией спросил Серафимыч.
Я с жаром стал рассказывать ему о своих задумках, но теперь он был намеренно равнодушен, так же, как раньше был намеренно восторжен. Потом он стал говорить, что познакомился с каким-то поэтом и называл его сокращенно-ласкательным именем. Познакомились в Ялте.
— Он сам пробивался по жизни, — говорил Серафимыч с гордостью. — Он нищенствовал, но не сдавался…
И еще Серафимыч часто стал говорить, что он — маргинал… я же маргинал… маргинальность. Он хорошенько не знал, что это значит, это было не его слово. И я понял, что он общался с кем-то чужим, кто его так назвал, а он влюбился в это.
— У тебя есть знакомые с простатитом?
— Нет.
— Теперь будут — это я.
Он склонил голову и замолчал.
— Я здесь ни при чем. Это болезнь «передка».
Он пошел меня провожать, якобы нужно сходить за хлебом, это по дороге ему. А потом зашел вместе со мной в электричку, якобы вспомнил, что ему назначила встречу Женя, секретарь газеты «Капиталъ». Ехали молча. Два иностранца сзади нас. Хохочут и стреляют из детского пистолета.
Зашли два мужика контролера, и я снова притворился глухонемым, запыхтел, засопел, замахал руками. Устаешь, конечно, жить без денег.
Серафимыч нагрубил им, а потом гордо вскинул голову, и они увели его под руки.
У него были набухшие красные веки. Брюки по рэпперски смешно висели на заднице, и туфли казались огромными, как у Маленького Мука.
Дождь. Тепло. Моё тело сидит в общей очереди больных мужиков в кабинет уролога. За окном на жестяной подоконник капает и от этих звуков уютно. Прошли замухрышные, но абсолютно здоровые рабочие, потом медсестры. Как нелепы и омерзительны поцелуи. Я вытягиваю, а потом поджимаю ноющие ноги, и оттого, что не могу сморкнуться членом, шмыгаю носом. Какая же у Саньки новенькая, розовая и крепкая простата. Мучила эта добровольная неизбежность лечения. Хотелось движением внутреннего взгляда выдавить из себя этот гной. За все расплата, ты — моя простата. А если бы у меня был еще и гепатит, или аппендицит, они бы делали операцию и не знали бы, что у меня простатит. Вдруг показалось, что позвоночник ослаб и гниет. Лишь бы не СПИД… Аллах, помоги мне, больше никогда не буду заниматься сексом!
Зря сидел в этой очереди, меня с удовольствием не приняли, нужна либо московская прописка, либо деньги. Но мне уютно было сидеть в этой очереди, так и сидел бы в ней вечно.
Я начал понимать философию бомжей, безволие, усталость и бессилие перед жизнью. Я следил за ними, подслушивал их разговоры, сам прикидывал, где бы они могли скрываться в зимние холодные ночи, будто готовился.
С середины ноября лежу в больнице. Московский институт диагностики и хирургии. Отдельный корпус, четвертый этаж — урология. Помогли врачебные связи Татуни.
Вечер. Сумерки. Сыплет снег. От батареи веет тепло. В палате не зажигают света. Внизу через дорогу на глухой кирпичной стене желтый стул на голубом фоне — Офисклаб. Пытаюсь расшифровать этот спасительный иероглиф. Справа заснеженные трубы и крыши подвала, там морг. Вот в этот морг повезут по морозу мое голое тело с распоротой простатой, но мне уже не будет холодно, и я не буду стесняться своего маленького сморщенного члена. С ужасом смотрю на серых и бесполых мужиков, шаркающих по палате, из-под халатов торчат прозрачные трубки, и меж ног болтается на подвязке пластиковый кармашек с желтой жидкостью. Здесь есть все типы мужиков, кроме одного — невысоких, лысых брюнетов.
Офисклаб.
К таксофону очередь на лестничной площадке. Звонила женщина с пятого этажа и под конец: «Всё! Я больше вообще не буду тебе звонить».
Потом мужчина: «У тебя такие вопросы, что требуют раздумья».
Потом я:
— Няня, когда я пристаю к тебе, то ты раздражаешься и придумываешь какой-нибудь предлог и кричишь на меня, раздражаясь именно на приставание.
— Не выдумывай… будет тебе уже… У нас все нормально. Приехать в ближайшее время не смогу, машина встала, оставила ее возле офиса, видимо, придется продавать… Да-а, Гарванич передавал тебе мужской привет и наилучшие пожелания!
— A-а… Спасибо. Я не буду его личным писателем, Няня. Я больше туда не пойду. Все кончено.
— Анвар! Ты больной, что ли, на всю голову?! Так это обидно мне, слов нет! Вы… выздоравливай!
Снова смотрел на кусок улицы. Особенно на фигуры одиноких людей. Мне все казалось, что это я, что в ком-то увижу себя.
Я лежал на кушетке. Врач смазал мне живот и катал по нему валиком, глядя на экран компьютера.
— Печень нормальная… Повернитесь на левую сторону, подтяните колени к подбородку… На левую!
Я услышал хруст презерватива. И это холодное вошло в меня. Очень сильно хотелось поссать, и я прикусывал руку. Вот жизнь, теперь меня трахают этой палочкой УЗИ.
— Да-а, — протянул он.
Я покрылся холодным потом.
— Конкретный простатит! У Вас не было запущенных венерических заболеваний?
— Нет, вроде бы.
Невыносимо хотелось поссать.
— Ух ты! — палочка вздрогнула во мне. — Иди-ка сюда, — позвал он кого-то. — Смотри-смотри, видишь. Вот этот сегмент!
Он увлеченно и жестко водил внутри этой палкой. С моего конца непроизвольно протекла жижа.
— Это камни, да?
— Ну да.
— А это?
— Что? — равнодушно спросил второй парень.
— Смотри… вот… видишь, какая… киста… предстательной железы! Вот… Я такое в первый раз вижу.
— А я думал… И чё делать?
Я чувствовал, как холодный пот потек по спине.