1794 - Никлас Натт-о-Даг

Внизу, в долине, на фоне тлеющих стен появилась странная, похожая на призрак, тень. Покачиваясь и, очевидно, без всякой цели, перемещается она вдоль сгоревшего дома. Постепенно движения становятся более осмысленными — и тень направляется к нему, к Эрику.

Наверняка не человек. Монстр, порождение огня. Снова почему-то вспомнил наставительную интонацию учителя Лундстрёма: продукт горения. Голова дымится, черное лицо, вместо одежды — обугленные тряпки. И самое страшное — левая рука. Она будто светится изнутри красным адским светом. Как это может быть?

В нескольких шагах призрак останавливается. Эрика охватывает необъяснимое волнение. Какое-то чувство, которому Эрик и сам не может подобрать название, подсказывает: вот она. Вот она, его награда. Неважно, что глашатай прибыл в таком странном обличье.

Посланник счастья подходит к нему вплотную и поднимает его на руки, как маленького ребенка. У Эрика кружится голова от счастья, ему теперь кажется, что и он сам — одна из искр, постепенно гаснущих в ночном небе, один из этих мучнистых мотыльков.

И вода… холодная вода. Как он туг оказался? Как он оказался в этом корыте? Непреодолимая сила толкает его вниз. Впрочем, ошеломившие поначалу ледяные объятья уже кажутся желанными — здесь царят мир и покой. И только когда ему не хватает воздуха, тело его изгибается без всякого с его стороны приказа, само по себе, но что он может сделать с чудовищной силой, удерживающей его под водой? Свет от пожара пока еще достаточно силен, он различает жуткую гримасу на склоненным над ним лице…

Наконец не выдерживает, делает вдох и, захлебнувшись, внезапно понимает: это она! Это ее лицо!

Его переполняет счастье. Наконец! Она прекрасна, как влажный луг под лучами весеннего солнца. Это не огненный монстр, это она с улыбкой склонилась над ним, и он отвечает ей улыбкой.

Ему нечего больше бояться, что лицо потеряло чувствительность. В любую секунду, вот сейчас, сейчас… Сейчас их губы сольются в поцелуе.

Наконец-то он заслужил его, этот поцелуй.

Темп ускоряется, пальцы музыкантов бегают по грифам скрипок все быстрее и быстрее. Тихо Сетону уже трудно уловить мелодию в этих мгновенно изменяющихся и переплетающихся секвенциях, да и не надо — настолько заразительна скромная, но изящная задушевность пьесы. Девушка за пультом первых скрипок, в расцвете трогательной подростковой прелести, откинула волосы назад и завязала лентой, чтоб не дай Бог не упали на струны. Целиком ушла в музыку. Музыка владеет ее душой и даже телом — кажется, она танцует какой-то загадочный танец, раскачиваясь, подаваясь то вперед, то назад. Прекрасные глаза полуприкрыты, ни на секунду не отрываются от испещренного жирными точками и черточками листа с нотами. Наверняка ей кажется, что никого, кроме нее, в зале нет, она наедине с любимым каноном. Хотя голоса квартета постепенно переплелись так, что уже невозможно отличить один инструмент от другого.

И Сетон тоже, сам того не замечая, начал покачиваться в такт великого канона.

Кто-то осторожно потряс его за плечо. Колдовство исчезло, как его и не было. Сетон гневно повернулся на стуле — Яррик. Стоит на коленях рядом со стулом. Так же неуместен в этом зале, как блохастая дворняга. Почерневшая, ассиметричная физиономия. Распорядитель в ливрее, очевидно, пытался его задержать, но понял, к кому направляется этот жуткий тип, и остался стоять в растерянности у выхода. Подручный Сетона… лучше не искать на свою голову приключений.

Виолончелист сбился с ритма, послышались возмущенные возгласы публики, но ничто не помешало Яррику сообщить на ухо хозяину новость.

У Сетона закружилась голова. Он встал так резко, что уронил стул на колени сидящей позади дамы и чуть не упал, — и упал бы, если б не поддержал Яррик.

Погиб. Врагов у него — не счесть, никаких пальцев не хватит. Дождались своего часа. Можно не сомневаться — учуют добычу, сразу соберутся в стаю. Если уже не учуяли. Его цитадель, неприступная крепость исчезла, как ее и не было, — неважно, случайно или по злому умыслу. В глазах потемнело.

Выход один — бежать.

Они пошли по проходу. Гости начали перешептываться — его состояние нельзя было не заметить. Многие злорадно ухмылялись.

Над Дворцовым взвозом спокойно сияли звезды. Они поспешили скрыться в ближайшем переулке — там никого нет, кроме теней. Тени не одобряют и не осуждают. Тени равнодушны.

А в Городе между мостами не стихает колокольный звон. Колокола точно перекликаются, напоминают друг другу о приближающейся опасности. Три болезненных возгласа — и короткая тревожная пауза. Три — и пауза.

Он еще улыбается, детоубийца, поджигатель, он еще улыбается! Уже захлебнулся… он что, сам дьявол? Бессмертен? Сложил губы, как для поцелуя, и улыбается…

Микеля Карделя охватила такая ненависть, какой он не испытывал за всю свою жизнь. Он сунул протез в воду, услышал, словно издалека, шипение обуглившегося дерева, заткнул деревянным кулаком улыбающийся рот и навалился всей своей тяжестью, рискуя свалиться в воду. В корыте медленно расплывалось темно-бордовое облако, похожее на сброшенную в воду грозовую тучу.

Омен, вестник беды.

Почти теряя сознание от боли, он услышал, как поджигатель закричал — последний бессловесный рев боли и несправедливости уходящей жизни. Понадобилась некоторое время, чтобы Кардель узнал голос и сообразил: кричит он сам.

Эмиль Винге стоит поодаль и смотрит на догорающий дом, на бледно-голубые, прозрачные язычки пламени, вырывающиеся из обугленных руин. Пытается вспомнить — называл ли Сетон какую-то цифру? Сколько жизней загублено?

Сто? Больше?

Он протянул руку, дождался, пока на ладонь опустится невесомая чешуйка пепла, и растер пальцами. Жирный и клейкий. Человеческий прах.

Внезапно замечает — он не один. Молодая девушка, совсем близко, стоит на коленях. Слезы прожгли светлые борозды на черном от сажи лице. Вся ее поза выражает такое неизбывное горе, что ему становится стыдно. Где-то он ее видел… где? Внезапно приходит догадка: это же она! Девушка, которую искал Кардель и так и не смог найти. Конечно… Кардель описал ее так точно, как может описать только любящий человек. И как только Винге понял, кто перед ним, все встало на свои места. Он понял, почему Кардель затеял ссору, понял, почему она плачет, понял, кто и какой ценой нашел для ее детей приют в этом доме.

— О Хедвиг… если бы не мы, ничего этого бы не было… как нам загладить нашу вину?

Он повернулся, чтобы лучше слышать ответ, и сразу сообразил, что обращается не к сестре, а к девушке, которую никогда раньше не видел. А сестра… сестра, которая была у него когда-то, вовсе не собирается делить с ним вину. Она предпочла могилу.

И услышал рев — страшный, нечеловеческий рев. Повернулся и побежал на звук, почти вслепую лавируя между деревьев, — огонь сделал свое дело и угас, в долину вернулась ночь. Куда бежать? Направо? Налево? Ветер шуршит обгоревшими листьями, повсюду шевелятся зловещие тени.