1794 - Никлас Натт-о-Даг

Женщины молчали. Довольно долго вслушивались они в мирное сопение детишек, пока внимание Анны Стины не привлек другой звук — будто пискнул испуганный маленький зверек. Она резко обернулась. Никакой, разумеется, не зверек — скрипнула дверь. В проеме блеснула лысина Рюдстедта.

У нее упало сердце. Грета, не говоря ни слова, предложила Анне Стине свой носовой платок.

Рюдстедт осторожно, даже деликатно положил ей руку на плечо и, сочувственно глядя в глаза, повернул к двери. Наверняка выглядит как замедленное на какой-нибудь кадрили, успела подумать Анна Стина.

— Ничего, ничего, — ласково сказал Рюдстедт, — вы сами понимаете — лучше исчезнуть, пока они не проснулись. Они еще такие маленькие… скоро забудут.

У нее подогнулись ноги. Рюдстедт, будто ждал этого момента, подхватил ее за талию и поддержал.

Дверь за спиной закрылась. Некоторое время она еще слышала колыбельную Греты:

Спи, малыш, спокойно спи, Спи, покуда спится…

Странно: дальше слов она не разобрала, но речь, несомненно, шла о вопиющей несправедливости жизни, с которой им рано или поздно придется столкнуться.

Кардель ждал ее на ступеньке крыльца. Внимательно посмотрел в глаза: сухие, хотя веки красные. Наверняка только что вытерла слезы, а то вдруг он подумает, что горе ее сильнее благодарности. Кто-то из старших воспитанников отчитывал маленькую проказницу, запустившую огрызком яблока в соседа; и виновница, и наставник то и дело срывались в смех. На крыльцо вышла служанка, позвала ужинать. Дети радостно загалдели и побежали, не забывая оставить на ступеньках крыльца полные корзины с яблоками.

Они долго не произносили ни слова. Только когда поднялись на холм и появились первые городские строения, Кардель прокашлялся и нарушил молчание.

— Что мне тебе сказать? И сказал бы, да какой из меня говорун… этим даром Господь обделил, уж прости.

Она взяла его за руку.

— Если кто и должен что-то говорить, то не ты, а я. Никогда не забуду, что ты для меня сделал… Мне очень хотелось показать тебе, Микель, как я счастлива, но горе… — Она неожиданно всхлипнула, — горе сильнее… Неужели так и задумано? Горе всегда сильнее радости…

— А что теперь?

— Завтра мне надо идти отдавать долг.

— Увидимся?

— Будем надеяться… — сказала она, но продолжать не стала.

Если и увидимся, вряд ли ты меня узнаешь.

Анна Стина внезапно проснулась на откидной лавке. Что-то не так. Хотела вскочить и бежать, но вовремя сообразила: холод. Ее разбудил холод. В комнатушке у Карделя было очень холодно, ее начал бить озноб. И, должно быть, от этой тряски она и проснулась. Не впервые ей замерзать по ночам — но только не в последние месяцы. С лета она всегда спала с двумя крошечными созданиями по бокам: один справа, другая слева. Тепло трех тел будто складывалось в одно большое Тепло, и никому не было холодно. Ни ей, ни малышам.

Это первое утро без них, первое с самого дня их рождения. Накануне она оставила их в Хорнсбергете. Она и пальт.

От мощного храпа Карделя содрогаются даже доски пола. Она посмотрела в окно. Солнце еще не встало, но горизонт уже темно-розовый. До рассвета не так уж далеко.

Откинула одеяло и тихо, чтобы не разбудить пальта, опустила ноги на пол. Юбку и блузу на ночь она не снимала. Осталось повязать волосы, накинуть шаль и осторожно вытащить мешок из угла.

Посмотрела на Карделя. Тот спал, полусидя в углу, опершись о стену широкой спиной. Обхватил культю здоровой рукой, ладонь сунул под мышку. Ноги в сапогах положил одну на другую. Изуродованное лицо во сне кажется спокойным и мирным.

Анна Стина осторожно перешагнула через вытянутые ноги. Ее тень скользнула но лицу пальта, он на секунду нахмурился, почесал блошиный укус на шее и что-то пробормотал.

В переулке одна порода людей сменяет другую. Пьяницы, покачиваясь, расходятся по домам, а кто-то спешит на работу, старается использовать каждую минуту: световой день теперь короче. Она постояла секунду у канавы, стараясь половчее пристроить мешок за спиной, и вдруг подумала: а зачем он? Ей ничего теперь не нужно. Может, ее вещи пригодятся кому-то другому. Сняла мешок и поставила у стены дома. Дошла до угла, обернулась — от мешка ни следа. И слава Богу.

Время не назначено. Там, куда она идет, ее ждут всегда. Утром и вечером, днем и ночью. Ее встретят, поприветствуют и проводят к Петтеру Петтерссону, а тот-то уж встретит ее с открытыми объятиями. Сладкие ожидания уже переполняют его, как дрожжевое тесто опару.

Внезапно Анна Стина заметила, что идет, волоча ноги. И улыбнулась. В эти последние часы ее охватило давно, а может, и никогда не испытанное чувство свободы. Время отмерено, осталось заплатить последний долг. Никаких других долгов нет. Ответственности тоже нет, причины и следствия сделали на прощанье ручкой и исчезли, как их и не было.

Дошла до Польхемского шлюза и несколько минут смотрела на бурлящие воды Меларена. Им заметно хотелось поскорее попасть в соленый рай Балтики. Воздух чист и свеж, бриз с моря легко справляется с городским чадом. Наверное, она ничего этого больше не увидит… внезапно пришедшее понимание и заставило ее бросить последний, прощальный взгляд на город между мостами. Посмотрела — и замерла: настолько неожиданно прекрасен был этот проклятый город в лучах огромного, медленно поднимающегося из-за горизонта красного солнца. Желтые охристые фасады — они словно светятся изнутри. Внезапный хриплый крик петуха испугал не успевшую устроиться на зиму лягушку: та выскочила из щели между булыжниками и в два прыжка скрылась в канаве.

Майя и Карл в безопасности. И если они проснутся и замерзнут, их согреет другое, чужое тепло.

У маленького причала скопилось несколько человек — ждут лодку, медленно приближающуюся из фьорда. Даже отсюда видны яркие капли, слетающие с весел после каждого гребка. Некоторые торгуются с немолодой уже толстой теткой — именно она командует женщинами-гребцами. Те, кто с похмелья, не находят в себе сил продолжать спор и покорно платят назначенную ею заметно завышенную сумму.

Девочка, наверняка похожая на Анну Стину, не сегодняшнюю, а ту, которой она была когда-то, пытается продать свои товары бравому немцу. Не яблоки и лимоны, как она сама когда-то носила в корзинке по Сёдермальму, а серные спички. Шесть связок за виттен.

Выражение на бледном личике наверняка то же самое, что было и у нее когда-то: застенчивая улыбка, скрывающая голод и безнадежное отчаяние. Эта девочка наверняка опытна: знает, как извлечь пользу из ямочек на щеках и длинных пушистых ресниц. Но, к сожалению, ни покупатель, ни она не понимают друг друга. Смущенный немец руками показывает: нет, нет, мне ничего не надо. И девочка, несолоно хлебавши, идет дальше.

И Анна Стина тоже продолжает своей путь. Ей нечем помочь этой несчастной.

Кардель постоял немного на Дворцовом взвозе, уставившись на собственную нелепую тень на мостовой, длинную и тощую — шутовские проделки низкого утреннего солнца. Через пролив видно, как липы на Корабельном острове неохотно гнутся под ветром. При каждом порыве ветер подхватывает охапки сухих листьев, кружит некоторое время, а когда надоест, небрежно швыряет на подгнившие крыши теснящихся в Ладугорде деревянных домов. Будто родственники один за другим бросают горсти сухой земли на крышку уже опущенного в землю гроба.