1794 - Никлас Натт-о-Даг

Он без устали повторяет одно и то же. С той минуты, когда покинул дом умалишенных. Одно слово — название места. Кому-то удается разобрать его хриплый шепот, и этот кто-то поскорее, стараясь отодрать его цепкую, как коготь руку, указывает дорогу.

У него засела мысль, что он растерзал свою любимую невесту…

Эрик добрался до моста через озеро Клары. Посеребренные лунным светом гребни волн слева и справа показались ему толпой привидений, а в равномерном шуме прибоя чудилась вечная песня о любви, предательстве и отмщении. За спиной, на востоке, горизонт уже начал наливаться предрассветной синевой.

Он миновал Серафен. Каменные дома появлялись все реже, пока их не сменили пустыри и луга, небогатые хутора и покосившиеся, рассеянные тут и там деревянные домишки.

Он шел и шел, очень медленно, шаг за шагом. Постепенно рассвело. Даже тут, далеко на окраине, время от времени попадались прохожие, но здесь-то они издалека замечали — что-то с этим пареньком не так. Отворачивались и старались обойти стороной.

Солнце старалось не подниматься чересчур высоко; подчиняясь вечному закону о смене времен года, стремилось как можно ловчее укоротить свой дневной маршрут. Поначалу светило где-то сбоку, потом перекатилось вперед и начало изображать постепенно уходящую к горизонту пуле водную звезду.

От яркого света на глазах выступили слезы.

Во вам виноват этот ухмыляющийся дьявол.

Вот он и добрался до цели. Большой дом на вершине пологого холма, окруженный ухоженным яблоневым садом. Дети, играющие в салочки, заметили его, прекратили игру и засмеялись. Наверное, он и в самом деле представляет комичное зрелище: нелепая тощая фигура в свисающей чуть не до колен слишком широкой рубахе и с драным одеялом на плечах. Дети подбежали, взялись за руки и начали водить вокруг него хоровод.

Он, заикаясь, бормотал раз за разом все то же слово, а они каждый раз кивали, смеялись и показывали на дом на холме.

Да, да… так и есть, все верно.

Зазвенел колокольчик — детей звали на ужин. Они убежали, все время оборачиваясь и жестами приглашая его следовать за ними.

Он покачал головой.

Наступил вечер. Эрик остался в одиночестве, и в медленно разгорающихся прихотливых созвездиях внезапно увидел ее лицо. Линнея Шарлотта… Он увидел ее лицо. Он услышал ее голос, показавшийся поначалу шорохом уже заметно увядшей травы.

Иди и сделай то, что должен сделать, — вот что расслышал он в этом шорохе.

По щекам его катились слезы, но он их не замечал. Облизал губы, понадеялся оживить в памяти тот, самый первый поцелуй.

Ничего не вышло.

Пока существует Хорнсбергет, он недосягаем.

Эрик начал спускаться в долину, неуклюже огибая оставленные на тропинке корзины — сбор яблок продолжится и завтра. В доме все окна погашены, за исключением фонаря за входной дверью — для тех, кого выгонит из дома нужда, превосходящая возможности ночного горшка. Искаженное неровностями стекла, пламя свечи словно шепчет — иди, иди ближе, не бойся.

Шепчет ее голосом.

Разве это не польза для всех? То, что ты собираешься сделать, — разве это не благодеяние?

На каких весах взвешивает жизнь «за» и «против»? Почему надо делать обязательный выбор: или-или? Или ты жертва, или преступник… И что будет с этими детьми? Не лучше ли уснуть, сохранив невинность, и больше никогда не просыпаться? Почему никто и никогда не придет на помощь…

Он положил дрожащую ладонь на ручку двери.

Анна Стина постояла немного на Русском подворье — внезапно нахлынули воспоминания. Посмотрела, как грузчики, согнувшись в три погибели, таскают железные болванки на огромные весы. Пошла не по набережной, а поднялась на Хорнгатан, мимо церкви Святой Марии… ревир, где когда-то свирепствовала Драконша. На погосте — похороны, господа в черных одеждах почтительно кланяются усопшему. Вот и холм Ансгара. Дальше пути нет — надо сворачивать к воде. Там ее ждет короткий мост через пролив, отделяющий Лонгхольмен от Сёдермальма — Мост Вздохов. Задержалась на секунду — посмотрела, как в вентерях ходят кругами силуэты пойманных рыб.

Глянула на собственную тень и вздрогнула — тень указывает на Лонгхольмен. Совсем уже низкое солнце специально пристроилось позади и, словно в насмешку, подталкивает в спину: иди-иди, никуда не денешься. Сколько можно тянуть?

Она, преодолев дрожь, ступила на остров. Слева — дом, когда-то принадлежавший инспектору Бьоркману, а впереди шпиль церкви, как колючий шип, вонзившийся в предвечернее небо.

Анна Стина дожидалась ночи. Замедляла шаг, но идти настолько медленно, насколько ей бы хотелось, не получалось. Каждый шажок, даже крошечный — туда, где ее ждет гибель. И остановилась — дальше идти некуда. Она остановилась и довольно долго стояла, пытаясь различить в тишине жужжание прядильных станков. Вот-вот закончится вечерняя смена. Жужжание станков, как тиканье часов, отмеряющих особое, прядильное время, в котором нет ни воспоминаний о прошлом, ни надежды на будущее.

Сейчас прозвучит колокол, возвещающий конец работы. И с первым же ударом она подняла руку, чтобы постучать в ворота.

Пора.

Но что это? Колокол продолжает бить. Глухие, хрипловатые стоны плывут над островом.

Анна Стина растерялась. Обернулась и вгляделась, пытаясь хоть что-то различить в ночном небе.

Это не здешний колокол. Это колокол Кунгсхольмской церкви. Три удара — короткое молчание. Еще три удара. Фонари в лантерне выставлены треугольником.

Анна Стина прекрасно знала, что это означает. И догадка ее тут же подтвердилась.

Над Кунгсхольменом вновь занималась багрово-алая заря, хотя солнце совсем недавно скрылось за горизонтом.

Она повернулась и побежала, ускоряя шаг.

В холле Тессинского дворца открыли наружную дверь — набилось столько людей, что духота стала невыносимой. Тихо Сетон повернулся на стуле и глянул в сад. Гам, в самшитовом лабиринте, уже прогуливались разгоряченные гости. Скользнул взглядом по мраморной Минерве, застывшей в вечно приглашающей позе, улыбнулся и поймал на себе полный отвращения взгляд соседа с ряда впереди. Гог покраснел и отвернулся.

Сетон улыбнулся еще шире. Всех их бешено раздражает его присутствие, они его терпеть не могут, но как не открыть дверь одному из самых приближенных людей гофмаршала? Самые богатые люди королевства… все, что они могут сделать, — отвести глаза.

Он достал шелковый платок и неторопливо вытер щеку и подбородок. Позже, когда все пойдут в сад покурить, он полюбуется их брезгливыми минами — трюк с выпусканием дыма через свищ в щеке не для слабонервных. Многих передергивает от отвращения.

Музыканты настроили инструменты, дождались, пока постепенно стихнет гомон.