Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

У меня было моё дело. Я убедился, что ничто другое меня не то что не интересует, а не волнует и не отвлекает.

Плюс ко всему прекрасный, бездонный и непостижимый город на Неве очень вовремя меня лишил иллюзий насчёт того, что где-то там, далеко от Кемерово, есть чудеса и чудесные процессы, есть фантастические люди… И только там с ними вместе можно достичь удивительных высот. Я просто за две недели убедился, что можно работать и в Кемерово. Работать спокойно и не чувствовать ущербности, отдалённости от неких мифических центров.

Поездка та была прекрасна и необходима. Без неё я бы не смог с удовольствием прожить август, ходить на рыбалку и за грибами. Помешал бы ужас перед непонятным будущим, который обрушился на меня в тот момент, когда Татьяна ушла и закрыла за собой дверь.

В самом конце августа вернулся в город Сергей. Мы встретились и устроили совещание. Оказалось, что мы видели следующие наши шаги и методы работы по-разному. Я хотел приступить к репетиции сольных номеров, идей к которым накопилось для начала работы достаточно. Я себе видел способ нашей работы следующим образом: один из нас разрабатывает номер, показывает другому, и тот, кто смотрит, осуществляет режиссуру. Я настаивал на том, что надо заняться этим, и только этим, а потом вернуться к работе в дуэте. Проще говоря, я хотел углубленной практической работы.

Сергей, совсем наоборот, был твёрдо уверен, что студию надо сохранить, возможно, произвести новый набор студийцев и потихоньку репетировать номера. Он полагал, что наша подготовка и техника ещё недостаточны для создания объёмной сценической программы, эту технику надо совершенствовать.

Я считал, что если для какого-то номера понадобится какая-то особая техника, то её можно будет изучить или даже изобрести, но для конкретного случая. Сергей же настаивал на том, что преподавание пантомимы другим даст нам возможность и стимул к развитию. Он хотел сохранить студию как платформу и почву для привлечения к пантомиме других людей.

А мне категорически никто, кроме Сергея, в качестве партнёра был не нужен. Про студию с непонятными парнями и толстопопыми девчонками я даже слушать не хотел. Я рвался в бой. Сергей, наоборот, был за неспешный поход.

Помимо наших разногласий возник ещё сугубо практический вопрос: где мы будем репетировать? Я думал о ДК ВОГ. Татьяна, перед тем как уйти, пообещала сохранить за нами возможность там работать. Мне нравилось там. Вот уж точно было тихое место. Но Сергей сказал, что в ДК ВОГ готовы держать только студию, а не некий непонятный дуэт. Студия им была нужна для отчёта и финансирования, не более. Так что, если бы мы студию распустили, то автоматически лишились бы места для репетиций.

В итоге мы договорились, что Сергей набирает студию, занимается ею, делает, что хочет и что считает нужным, а после занятий со студийцами мы репетируем. Иногда репетируем в свободные от студии дни. Так мы и порешили.

С сентября начались занятия в университете, я пошёл на второй курс, а Сергей на четвёртый. У него было гораздо меньше учебной нагрузки, и учился он отлично.

Мне же второй курс сразу стал даваться с трудом. Всё, что изучалось на первом курсе удивительным образом вспомнилось, будто и не было перерыва. Учебные навыки тоже восстановились моментально. Сложность обнаружилась в другом.

Я в первую же неделю занятий второго курса понял, что никак не могу себя заставить заниматься предметами, в которых не видел смысла. Например, латынь давалась очень трудно, но я уважал эту дисциплину, её классическое благородство, и заставлял себя трудиться. Но историю коммунистической партии или методику преподавания русского языка в школе я не мог учить. Я не в силах был учебники по этим предметам взять в руки.

Та чудесная восприимчивость и способность с удовольствием и без труда прочесть, запомнить и усвоить всё подряд, которая меня радовала на первом курсе, улетучилась без следа. Я хотел и готов был изучать все филологические предметы, которые понимал полезными и важными для получения полноценного филологического образования. Вот занятия по изучению фольклора у меня не вызывали протеста, наоборот, я с упоением читал историю народных искусств. Но занятия по фольклористике я посещать не желал. Я не собирался в дальнейшей жизни искать по деревням частушки, песни, прибаутки и уже тем более не намерен был их распевать.

Я больше не мог с упоением, не отвлекаясь ни на что, сидеть в читальном зале и читать, что задано. На первом курсе я воспринимал учебную программу и задания преподавателей как однозначное приказание и с удовольствием всё исполнял. На втором курсе книги и тексты, заданные и рекомендованные программой и преподавателями, вступили в конкуренцию с тем, что я сам хотел и считал нужным читать. Я начал сам решать, что мне надо, часто ошибочно, но сам. Блестящая учёба по всем без исключения предметам стала для меня недоступной роскошью.

Мои новые сокурсницы были все меня младше на три года. На том курсе, на который я восстановился, парней оказалось всего трое. В армию они не ходили и были уж совсем детьми. С ними я не общался. Девочки выглядели серьёзнее и взрослее. Они мне здорово помогали. Всегда готовы были поделиться конспектами, что-то подсказать и даже за меня переписать. Вот только моего отсутствия на лекции или семинаре они скрыть не могли. Я был слишком заметен в филологическом женском царстве.

Проще говоря, меня стало многое раздражать в учебном процессе.

С Сергеем мы встречались три раза в неделю и репетировали. Но мне было мало. Он же тратил много сил и времени на студию. Ему удалось собрать человек десять. Несколько совсем юных ребят пришли из университета, кто-то остался от прежней студии.

Сергей занимался с ними с азов. Он сам вёл тренинги, в них участвуя. Старался уделить время всем. А я отчётливо видел, что ни один из студийцев никуда не годится и никогда не выйдет на сцену. Но то, что мне было непонятно в действиях и работе Татьяны, в полной мере случилось и с Сергеем. Я расценил это как некий изъян и деформацию, которая присуща людям, склонным к преподаванию, и характерна для педагогики вообще. Но Сергею бесполезно было что-то говорить.

Репетировали мы тогда, когда он заканчивал занятия со студийцами. Репетировали интересно и плодотворно. Я приступил сразу к разработке и выстраиванию номера «Фига», которую, как мне уже казалось, придумал давным-давно и в другой жизни. Сергей оказался не просто полезен, а необходим в этой работе. Он следил за каждым моим движением. Остро замечал любую случайно появившуюся деталь, и, если она была удачна, точна и выразительна, то обращал на неё моё внимание и помогал запомнить и зафиксировать её. Мы вместе вылепливали из моего замысла и из моих движений саму драматургию этой пантомимы. Его зоркий взгляд со стороны видел и запоминал всё, а потом Сергей добивался от меня точного повторения движений, которые уже были закреплены. Он настаивал на доведении исполнения номера до полного автоматизма. Мне было это сложно, я к такому не привык.

– Когда ты запомнишь, когда вызубришь последовательность всех движений, которые мы зафиксировали, – говорил он занудным тоном, – когда тебе не надо будет думать о том, что сделать в следующую секунду, тогда появится свобода и лёгкость… Тогда можно будет что-то добавлять, импровизировать… Ну что ты смотришь? Это не я сказал, а Декру.