Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Публика долго аплодировала. Актёры выбегали на сцену в лёгких накидках. Лица их были безучастны. Близко к зрителям на поклон они не подходили. Какой-то иностранец в красивых очках хлопал стоя и ещё топал ногами от восторга.

Мы с Сергеем какое-то время не могли говорить. Впечатление было неподъёмное. Мы стояли на улице, молчали и не знали, что делать дальше. Надо было идти, но мы не знали куда. Мимо нас из здания выходили зрители и тоже останавливались. Дышали вечерним свежим воздухом.

– Антон, конечно, безусловный гений. Он гениальный гений… – говорил маленький, аккуратный мужчина в хорошем костюме и модном галстуке очаровательной молодой даме в очень коротком платье и с роскошными ногами. – Танец буто так не могут исполнять даже сами японцы, которые его создали… Кстати, буто был навеян ужасами бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Тот ужас, который пережили люди, перешёл в образы этого танца… А «Дерево» всё переосмыслили и сделали ужас прекрасным…

– Антон! Антон! Браво!.. – вдруг раздался женский голос.

Все вокруг оглянулись. Мы с Сергеем тоже.

Из дверей быстрым шагом вышел маленького роста человек в чёрном трикотажном костюме и с капюшоном на голове. Я успел увидеть только жилистую шею и острый профиль.

Все, кто стояли на улице, зааплодировали. Закричали: «Браво!», «Спасибо»… А человек метнулся к машине, сел на заднее сиденье и уехал.

Я узнал его, он был тем, кто выскочил на сцену в первом эпизоде. Из зала он казался огромного роста, а на самом деле был ниже меня.

Мы довольно долго шли. Молчали.

– Это, конечно, ничего общего с пантомимой не имеет. Совсем, – сказал Сергей. – это и не танец… Хотя что это, как не танец?..

– Я это ненавижу, – сказал я тихо. – С этим надо бороться.

– Почему бороться? – усмехнулся Сергей. – Ты всё никак от флотских будней не отойдёшь… Бороться…

– Да, надо бороться! – повторил я твёрдо. – Нельзя позволять так ненавидеть человека и человеческую жизнь. Кто они такие, чтобы так относиться к человеческой природе?!

– А! Ты в этом смысле? – сказал Сергей. – Это да… Это ужасно! Бесчеловечно! А ты видел зато, что они вытворяют? Это же какая у них подготовка! С их возможностями да в пантомиму! А? Вот они бы дали!..

– Не хочу, чтобы эти… уроды, – не мог остановиться я, – даже посмели думать о пантомиме! Пантомима – это искусство. А это фашизм какой-то… Это жестокость в чистом виде.

То, что мы посмотрели на сцене Ленинградского дома молодёжи, было сделано великолепно. Изумительно отработано и отрепетировано. Люди на сцене владели телом так, как я ещё не видел. Они наверняка занимались ежедневно, держали дисциплину, особым образом питались и не могли употреблять алкоголь или курить. Но они для меня были не люди. Кто угодно, но не люди.

Я вспомнил, как ещё совсем недавно, незадолго до спектакля, я не без раздражения думал о том безалаберном бурлении всеразличной творческой жизни, царящей в недрах города Питера… А тут я шёл и с нежностью подумал о бестолковом Володе, которому нравилось всё на свете и которому всё равно было на чём играть, на флейте или на барабанах. Лишь бы играть и жить изо дня в день. Играл он наверняка плохо на всём. Но он восхищался людьми и жизнью. Я вспомнил пьяных художников… Вспомнил забавных поэтов.

– Ты слишком категоричен, – серьёзно сказал Сергей, – посмотри, как они со светом работают! Какая у них высокая культура и подробная проработка каждой детали…

– Я завтра пойду покупать билет, – перебил я Сергея. – Поеду домой. Не могу тут больше. Хватит.

С Валерием Александровичем попрощались грустно. Он был огорчён. Ему показалось, что я чем-то остался не доволен и поспешил уехать из Питера раньше намеченного. Мне не удалось объяснить ему так, чтобы он понял, что я в высшей степени доволен тем, как посетил Питер, и что полностью удовлетворён поездкой. Что поставленная цель достигнута и все задачи выполнены.

Он, как человек, который, живя в Кемерово, страстно, всей душой жаждал переезда в Питер, конечно, хотел увидеть мой восторг и мою влюблённость в тот город, ради которого он преодолел массу жизненных барьеров и многим пожертвовал. Наверное, он хотел услышать от меня, что я совсем не хочу возвращаться, а, наоборот, решил, что надо сделать всё, чтобы остаться. Расставались мы очень трогательно. Он не понимал тех чувств, с которыми я покидал берега Невы.

Мы с Сергеем уехали из Питера ночным поездом до Москвы. Прибыли в столицу утром и поехали в аэропорт. Во Внуково народу было не протолкнуться. В кассовом зале извивалась очередь, мы простояли в ней часа четыре, не меньше. Надежды было мало. Разгар лета. Один рейс в день. Но, когда мы наконец-то дошли до кассы, нам сказали, что есть один билет.

– Пять минут назад мужчина спрашивал, – сказала кассир, – не было ещё. А вот появился. Сдал кто-то… Брать будете?

Я растерялся. Нас было двое. Что было делать, не ясно.

– Так будешь брать? – повторила кассир. – Уйдёт сейчас.

– Будем, – сказал Сергей. – Давай, лети. Тебе нужнее.

Он забрал у меня из руки паспорт и сунул его в окно кассы.

– Так даже лучше! – сказал он. – Я ещё на пару дней задержусь в Москве. А там на поезд и посплю.

Я купил билет и решил остаться в аэропорту. До рейса было часов пять, и не было смысла ехать в город, а потом возвращаться. Сергей пошёл к телефонным автоматам. Он достал записную книжку и хотел попробовать дозвониться по известным ему номерам до знакомых, которые жили в Москве.

Я очень хорошо помню ту ситуацию в переполненном аэропорту. Все детали врезались в память.

Когда Сергей отошёл звонить, я увидел в толпе трёх ребят в морской форме. Белые летние их бескозырки возвышались над людским, качающимся морем. Я протиснулся к ним поближе и прочитал на ленточках бескозырок «Тихоокеанский флот». Тогда я радостно и с широкой улыбкой подошёл к ним.

– Братцы! Какими судьбами здесь? Далековато от базы, – сказал я вместо приветствия.

Они удивлённо посмотрели на меня и ничего сразу не ответили. Все трое были со старшинскими погонами и, судя по хорошо подогнанной форме, прослужили минимум два года. В руках они держали небольшие чемоданчики.

Я быстро объяснил им мой интерес. Сказал, что совсем недавно закончил службу и поэтому, увидев тихоокеанские ленточки в Москве, обрадовался и не смог не подойти. Я сказал им, что служил в Сахалинской флотилии, а до этого на острове Русский.

– А вы, братцы, откуда? С какого парохода? – спросил я. – В отпуск? Или из отпуска?

Они сказали, что с Камчатки. Что служили в дивизионе малых ракетных кораблей. Но совершенно неожиданно им сообщили, что всем тем, кого призывали из вузов, то есть всем студентам, сокращён срок службы и их надлежит уволить. Так что те, кто прослужил два года и более из числа студентов высших учебных заведений, были быстро отправлены домой. В том числе и эти трое ребят.