Чувство льда - Александра Маринина

– Да, Митенька. Так вот, на другой день после юбилея яс мальчиками поехала на дачу. Поехали на машине, у нас тогда была белая«Волга»… или голубая? Нет, кажется, голубая появилась позже… Впрочем, неважно.Мы ехали на дачу, и погода была такая чудесная, солнечная, и настроение у всехбыло замечательное. Когда мы въехали в поселок, я пустила Сашеньку за руль.

– Как это? – изумился Антон. –Двенадцатилетнего мальчика?

– Ну а что такого? Я научила его водить машину, когдаему было лет девять, что ли, а может, и раньше. Сашенька был высоким мальчиком,ножки длинные, до педалей доставал, если сиденье придвинуть поближе, а на то,чтобы рулить, много ума не нужно. Андрюша, кстати, никогда этим неинтересовался, я предлагала ему тоже поучиться, но он не захотел. А Саша оченьхотел, и я его научила. Нет, вы не подумайте, я не давала ему машину и неразрешала ездить одному, но уж в поселке-то, где никого нет, одни дачныеучастки и лес… Там всегда было безопасно, вообще можно было ездить с закрытымиглазами. Я в окошко засмотрелась, Саша повернул к даче, немножко резкоповернул, и вдруг оказалось, что он сбил человека. Вы представляете? Это былтакой ужас, я так испугалась! Мы все выскочили из машины, бросились к нему, аон почти сразу встал и сказал, что ничего страшного, он только немножко ушибся.Вот.

– Что – вот? – не понял Тодоров.

– Это и был Митя.

– Колосов?

– Ну я уж не знаю, какая у него была фамилия, Колосовили еще какая-то, но звали его Митей, – сердито ответила ТамараЛеонидовна. – Мы, конечно, начали хлопотать над ним, позвали в дом, явелела ему раздеться, осмотрела ушибы и ссадины, промыла перекисью, намазалайодом. Потом мы стали чай пить и разговаривать. Он меня узнал, конечно, ипризнался, что он мой большой поклонник, много расспрашивал о театре, о кино –одним словом, оказался прелестным собеседником. Не поймите меня превратно – ябуквально влюбилась в него. А уж как он мальчикам понравился! Они от него неотходили. Особенно Сашенька. Вы знаете, он так переживал, что сбил Митю, и онизо всех сил старался ему понравиться, чтобы тот не заявил в милицию и у наспотом не было неприятностей, а уж когда понял, что Митя никуда заявлять несобирается, то проникся к нему огромной благодарностью. Ну и я тоже, что грехатаить, старалась его обаять, ведь если бы он на нас заявил, виноватой оказаласьбы только я, потому что пустила малолетнего ребенка за руль. Одним словом, мычудно провели время. Я даже предложила ему остаться ночевать у нас и вместепровести воскресенье, комнат в доме много, он никого не стеснил бы.

– И что, он остался?

– Остался, представьте себе. Он сначала не хотел, номальчики так упрашивали! Он их совершенно очаровал.

– И что было потом?

– Да ничего, деточка! Что могло быть потом? Мыпрелестно провели время, жарили шашлыки на мангале, музицировали – у нас надаче стояло пианино, пели, ходили купаться на озеро, много смеялись. На другойдень вечером Митя уехал, ему в понедельник надо было на работу. Вот и все.

– И больше вы не встречались?

– Нет, – она отрицательно покачала головой стщательно уложенными волосами, – никогда. Я, конечно, дала ему наш номертелефона, ну просто из вежливости. Но он ни разу им не воспользовался.

И ни слова о Любе. То есть надо понимать так, что ЛюбовиГригорьевны в те выходные на даче не было и сбитого машиной Митю она в глаза невидела и знакома с ним не была. Отчего же она так испугалась? И откуда ей можетбыть знакома его фамилия? Надо все-таки уточнить, только осторожно.

– Значит, вам он понравился?

– Да, очень. Чрезвычайно приятный юноша. И оченькрасивый.

– И мальчикам тоже?

– Ну да, я же вам говорю, они упрашивали его остаться.

– А вашей дочери?

– Любе? А ее там не было. Она осталась в городе, у неебыло много работы.

Стало быть, не было. Совсем непонятно.

Она была уверена, что после такой унизительной и горькозакончившейся истории с Сергеем Юрцевичем уже не сможет никого полюбить так,как отца своих племянников. Катило к сорока, Люба стала уважаемой ЛюбовьюГригорьевной, доктором наук, профессором кафедры, а мальчики, такие умненькие итакие самостоятельные, все не вырастали и не вырастали. Они почти не требоваливнимания, все делали сами, но факт их наличия невозможно было уничтожить. Онижили с ней, они были ее подопечными, она не могла их бросить, и мужчин этопугало. Ладно бы только Люба, пусть и не красавица, и старовата, зато приположении, при карьере и очень состоятельной семье, мало того что с деньгами,но и с возможностями, которые в те времена ценились, пожалуй, куда большедензнаков. Но дети! Мало находилось желающих завязывать серьезные отношения сженщиной, на которой висят двое подростков, к тому же вступающих в самыйсложный и непредсказуемый переходный возраст. Периодически намечались какие-топоклонники, но быстро исчезали, испуганные Любиным жестким характером, а самыестойкие, не испугавшиеся характера, в конце концов пасовали перед детьми. Онамахнула на себя рукой.

И вдруг появился Дима Колосов. Невообразимо красивый,молодой, неглупый, с таким же теплым взглядом, как у Юрцевича. Только глаза уних разного цвета, у Юрцевича были синие-синие, а у Димы – темно-шоколадные,почти черные. Люба влюбилась, но это было еще хуже, чем шесть лет назад, сСергеем, потому что Дима был на пятнадцать лет моложе ее. Лежа с ним в постели,Люба об этом забывала, но стоило ей встать и начать одеваться, как онавспоминала о своем возрасте и горько сожалела о существующих в обществепредрассудках, не допускающих любовных отношений между молодыми мужчинами иженщинами в возрасте. «Если узнают, надо мной будут потешаться, будут указыватьпальцем. Студенты меня просто изведут». Но на общественное мнение Люба готовабыла наплевать. Хуже другое: мать и племянники. Никаких племянников Дима нехотел и, хотя постоянно выражал готовность жениться на ней, каждый раз ссожалением добавлял:

– Если бы не твои пацаны, я другой жены для себя неискал бы. Мне чужие дети не нужны, я своих хочу.

Что же до Тамары Леонидовны, то народная артисткаФилановская к общественному мнению прислушивалась и собственное реномесоблюдала. Люба даже подумать не могла о том, чтобы признаться матери: у нееесть молодой любовник. Сгноит. И что еще хуже – сгноит не только Любу, но иДиму. Вон с Юрцевичем как обошлась! И глазом не моргнула.

– Сволочь! Старая сволочь! – в бессильной яроститвердила Люба, прижимаясь к Диминому плечу. – Если бы ты знал, как я еененавижу! Если бы знал, какое она чудовище! Она по трупам пройдет, перешагнет ине поморщится. Хоть бы она сдохла поскорее.

– Ну ты даешь! – удивлялся Дима. – Неужели тыдействительно так ненавидишь свою мать? Или притворяешься?

– Ненавижу, – честно отвечала Любовь Григорьевна.