Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдональд Фрейзер

– Ну, в таком случае, если встретите Маленького Большого Человека, пните его в зад.

– Я сделаю даже лучше! – взвивается он. – Принесу вам его скальп![244]

Несмотря на утренний туман и прохладу я счел своим долгом выползти из постели и проводить их: нет зрелища, греющего сердце сильнее, нежели вид войск, уходящих в битву, при условии, что ты с ними не идешь. Кастер проехался вдоль выстроенного повзводно полка, занимая место во главе. Гарнизонные ребятишки маршировали, изображая солдат, кавалеристы слезли с седел, чтобы попрощаться с женами. Объятия и рыдания были прерваны ревом приказов, Либби с сестрой, решившие проводить отряд на несколько миль, заняли места подле Кастера, Терри и штабные сделали мужественные лица. Прозвучали команды «по коням!» и «ма-арш!», и полк, разделенный на две колонны под началом Рино и Бентина, двинулся, угостив нас очередной порцией «Гэрриоуэна» и «Желтой ленты».

Зрелище было впечатляющее: позвякивает сбруя, каждый всадник в синем мундире вооружен парой револьверов и карабином – сабель не было, как я отметил, – флажки вьются на ветру. Оркестр грянул «Девушку, которую я покинул» – по этому сигналу женские завывания зазвучали с новой силой, но потонули в укрепляющей дух акции, которую затеял импозантный англичанин в гражданской одежде и с роскошными бакенбардами. Стоя у главных ворот, он вскинул шляпу и провозгласил тройное ура и «тигра впридачу» в честь этих отважных парней. Все завопили, и кавалеристы выехали на равнину, где к ним присоединились скауты-арикара со своими пестрыми одеялами и пернатыми уборами. Следом двинулись три роты пехоты, взвод картечниц Гатлинга, фургоны и мулы обоза. Воздух потемнел от пыли, вдали затихала музыка, восходящее солнце бросало луч-другой на марширующие по прерии колонны. Глядевшая им вслед из форта Линкольн молчаливая толпа стала небольшими группками рассеиваться. Безмятежность утра нарушали только негромкий говор и топот ног.

Следующие десять дней были адом. Я оставался в доме Кастера, по которому Либби и Маргарет бродили, как две из трех парок[245], бледные и целиком погруженные в мысли об ушедших на войну мужьях. Однажды я застал Либби в кабинете Кастера. Положив голову на стол перед его портретом, она безутешно рыдала. Мне удалось выскользнуть незамеченным. Еще немного, и я начну пить. И до сих пор ни единой весточки от этой элегантной шлюхи Кэнди. «Неужто все это изощренный обман?» – думал я, отправляясь каждый день на пристань Бисмарка в надежде услышать про пароход. «Да брось ты, Флэш, – скажете вы, – что ты так уцепился за эту юбку? Нам ли не знать, сколько у тебя их было, и этого вполне достаточно, чтобы понять – в темноте они все на одно лицо, не так ли?» «Спорить не стану, – отвечу я, – как правило, это так. Но зато иногда попадается настоящий первый сорт. Вспомнить хотя был Лолу, Касси, Клеонию, императрицу Цыси или Лили Лангтри: это дорогого стоит». Всему причиной страсть, знаете ли. Это как у ополоумевшего юнца, который не может ни есть, ни спать – все грезит о своей милой. Разница в том, что предел мечтаний сопляка – быть рядом с предметом обожания, я же намеревался сполна насладиться им. Вы меня, надеюсь, понимаете. Кроме того, можете называть меня влюбчивым, если угодно, но за три недели пребывания в форте Линкольн я истомился по президенту Корпорации Освоения Верховий Миссури, как сектант по раю небесному.

Наконец двадцать седьмого она приехала, едва не обогнав телеграмму: «Прибываю на „Дальнем Западе“. До скорой встречи. Кэнди». Гудя, пароход с кормовым колесом подходил к пристани. На палубе виднелась высокая фигура: одна рука в элегантной перчатке лежит на поручне, лицо прикрыто широкой шляпой с пером. На берег полетели швартовы, колесо закрутилось назад, и когда спустили трап, я с трудом протолкался через толпу к миссис Кэнди, стоявшей рядом с сероглазым и седоусым субъектом в лоцманской фуражке. Она была сегодня в платье цвета бронзы с меховой накидкой, пером и повязкой на глазу в тон одежде. Президент удостоила меня легкой безразличной улыбки и резкого, по-американски, приветствия: