Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

цехе наиболее сильная комсомольская организация, которая ведет большую воспитательную работу среди молодежи. Партком в основном удовлетворен деятельностью молодого коммуниста — кандидата в члены партии товарища Толмачева, хотя нашим общим усилиям и нашим требованиям в стремлении к лучшему пределов нет... Я считаю категорически неправильным ваше, товарищ Шумков, искусственное разделение функций хозяйственно-административных и общественных. Воспитательная работа партийных, профсоюзных, комсомольских организаций порой не достигает цели из-за хозяйственников, не способных или не желающих правильно организовать производственный процесс, из-за администраторов, которые не заботятся о том, чтобы создать людям нормальные условия для работы. Так что не вешайте на комсомол своих прогульщиков и тех, кто уходит от вас совсем. Ищите причины и в своей административно-хозяйственной деятельности.

Опять по рядам прокатился шумок. Торжествующе улыбнулся Толмачев: вот это он и имел в виду, задавая свой вопрос. Оживленно перекидывались короткими замечаниями члены парткома. Павел Павлович одобрительно закивал, что-то шепнул Сергею Тимофеевичу...

Шумков понял, что перехлестнул. Он впервые вот так сталкивался с секретарем парткома и теперь видит: обманчива молодость Гольцева, такого трудно сбить с толку, как ни мудрствуй, с таким надо быть поосторожней. Не желая обострять отношений, вообще не стал возвращаться к тому, после чего уже была поставлена точка Гольцевым.

— Ну, а наши взаимоотношения с секретарем цеховой парторганизации Марьенко, — продолжал он, — считаю нормальными. Не знаю, что имел в виду товарищ Толмачев. — Шумков обернулся к столу президиума, где среди других членов парткома сидел старший люковой Марьенко. — Может быть, вам, Афанасий Архипович, — обратился к нему, — легче ответить на этот вопрос?

— Я вас спрашиваю, — подал голос Толмачев, — И имею в виду то, о чем вы и Афанасий Архипович предпочитаете умалчивать. — Он поднялся — взволнованный и решительный: — Разрешите, Константин Александрович?

Гольцев кивнул.

— Когда Сергей Тимофеевич Пыжов и группа наших товарищей разработали проект новой схемы технологического режима работы печей, что позволит значительно увеличить выход продукции, и обратились к Афанасию Архиповичу Марьенко, как секретарю парторганизации, он горячо взялся за это дело. Но его энтузиазма хватило только до тех пор, пока наш проект попал к товарищу Шумкову. Какой там у них был разговор — не знаю. Однако после этого Афанасий Архипович ушел в сторону, ничего не сделал, чтобы продвинуть наше предложение. — Иван говорил с сердцем: никак не мог забыть полученную сегодня взбучку от Сергея Тимофеевича. «Нашкодил — и носа не кажешь?» — выговаривал он ему за то, что не вырвал у Шумкова оставленные ему бумаги, не передал их в партком, не сообщил в своем письме о заводской беде. — Конечно, это нас не остановило, продолжал он. — Мы знаем и другие пути — в партком завода, к директору... Хотелось по-человечески, чтобы не обойти свое непосредственное начальство. А вышло так, что только время потеряли. И в этом Афанасий Архипович Марьенко...

— Марьенко обвинять не в чем, — не выдержал Шумков. — Сугубо технические вопросы не в компетенции секретаря партийной организации. Когда люди без инженерного образования...

— О каком проекте говорит Толмачев? — Чугурин вопросительно посмотрел на Пыжова, на Гольцева. — Почему я не знаю?

Гольцев отпустил Шумкова, перевел взгляд на главного инженера, как бы приглашая к разговору. Суровцев — внешним видом до некоторой степени оправдывающий свою фамилию — прямой, суховатый, немногословный, сказал, не поднимаясь:

— Есть такой проект, Павел Павлович. Только передали мне. Товарищи предлагают изменить серийность. Интересная мысль, неплохие разработки... Кое-что недодумано. Кое-что смущает. Но в общем... Впрочем, посмотрите еще вы, а потом соберемся.

Чугурин склонился к Пыжову, потихоньку спросил, почему Шумков отверг их предложение.

— Вы же знаете, Пал Палыч, все начинается с отношения к делу, — проронил Сергей Тимофеевич. Его голос прозвучал во время образовавшейся паузы, и в наступившей тишине многие, не зная вопроса директора, услышали ответ Пыжова. Сергей Тимофеевич понял это по тому вниманию, которое они привлекали к себе, взглянул на Гольцева: — Можно, Константин Александрович, и мне пару слов сказать?

По залу прошло оживление, каким обычно встречают человека, которого знают как прямого и принципиального бойца. Пока он шел к трибуне, установилась уважительная тишина, лишь редактор заводской многотиражки Арсений Фомич Слипко, являющийся вот уже десять лет бессменным членом парткома, шелестел страницами своего большого, не репортерского вида блокнота.

— Да, товарищи, начал Сергей Тимофеевич, — все начинается с отношения к делу... Когда-то, в конце двадцатых годов, выходила книга Катаева... Нс Валентина Катаева, а другого, однофамильца. Называлась «Сердце». Попалась мне эта повесть, когда готовился вступать в комсомол, где-то в середине тридцатых годов. Я и сейчас помню, как она меня взволновала. Писатель рассказал о коммунисте-бойце, который , становится председателем рабочего кооператива. И вот тут, в гуще забот, связанных с ширпотребом, лавками, ларьками, поставками и заказами, он обнаруживает вдохновенный талант делового человека, способного страдать за порученное дело, глубоко, даже поэтично, размышлять об ответственности за это дело.

Мы с нами удивительно терпеливые люди: готовы войти в любое положение, понять любое обстоятельство. Но сколько же можно? Несколько лет подряд говорим: необходимо обеспечить цехи газводой. Однако и сегодня это остается разговором. Много толковали о том, что надо убрать пивной ларек возле Дворца культуры. По что совсем пустяковое дело никак не осилим.

Я не ставлю под сомнение логичность оправданий. Я просто думаю, что деловой человек ищет возможности для освоения нового, а не оправдания для его задержки.

Обстоятельства бывают разные, что уж говорить. Вот и у нас сейчас сложная обстановка. По ведь всякому делу всегда что-то да и противостоит: море штормит, а корабли плывут; ТЭЦ мало дает пара, а сульфатчики перевыполняют взятые обязательства. И между прочим, мастерство капитана и аппаратчика проверяется как раз в трудных условиях. Почему же мы так терпимы и легковерны но отношению к нашим деловым людям, когда они нам жалостливо, а иногда самоуверенно объясняют: нельзя! Нельзя изменить серийность, доказывает товарищ Шумков только потому, что до этого через одну камеры не брали. Нельзя обойтись без сверхнормативных простоев вагонов и пульманов, плачутся товарищи из желдорцеха, и завод платит большие штрафы. Нельзя достать такого барахла, как щетки двересъемника, клянутся снабженцы, и мы не только загазовываем воздух, но и теряем прибыли. Нельзя, чтобы столовые подстраивались под рабочих, утверждают нарнитовцы. Нельзя, мол, обеспечить горячими завтраками на рабочих местах, и многое, многое еще нельзя!

— Правильно, Тимофеич. Крой! О совести люди забыли!

— Вот это разговор но существу!

Гольцев предостерегающе поднял руку, успокаивая не в меру темпераментных слушателей, а Сергей Тимофеевич шутливо сказал:

— Не мешайте, братцы, я и сам собьюсь. Но тут же посерьезнел: — В Уставе