Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

А теперь – отступление. В Сибирь, где не вот и ждут. Где Волжане – чужие. Прислали из Омска чин генеральский. То-то счастье… Лучше бы батальон пехоты прислали. А до Сибири – добраться ещё. И через промышленные уральские районы, где ненавидят замороченные русские люди «царских сатрапов», «офицерьё», «буржуев»… Препятствовать движению войск и организовать покушение… Час от часу не легче. И что-то же надо делать с этим. Нельзя так оставить. Записать этих горняков во враги? Да какие они враги? Простые русские люди. Обманутые просто. С ними не сражаться, их не карать надо, с ними надо разговаривать, объяснять, контрпропаганду вести. Ведь русские же! Разговаривать… Вот именно, разговаривать. И не откладывая. И не ища ораторов опытных, которые своими криками только большую сумятицу вносят. А – пойти самому. Одному. И объясниться.

Владимир Оскарович запахнул свою английскую куртку, надел кавалерийскую фуражку, ставшую от времени походить на кепку, подумал, взять ли оружие. Нет, оружия не надо. В случае чего оно не выручит, а может только помешать. Вышел на улицу, вдохнул морозный воздух. Шахта №2… Найти бы её ещё. Уже и темно совсем… Поманил к себе караульного:

– Вы знаете, где находится шахта №2?

Караульный был совсем юноша, едва усы над губой пробивались.

– Так точно… – ответил неуверенно.

– Проводите меня.

– Ваше превосходительство, я не могу… – солдат побледнел. – Там большевики. Они вас убьют!

– Если вы боитесь, я пойду один, – стальным тоном отозвался Каппель, не сводя глаз с караульного.

Сломался юноша, не посмел возражать командиру, повёл, но с видом затравленным. Не доходя немного до места, Владимир Оскарович приказал:

– А теперь возвращайтесь назад и никому не говорите о нашей прогулке. Поняли меня? Никому.

– Ваша превосходительство, а как же вы?..

– Выполнять!

Караульный понурил голову, побрёл назад, часто озираясь. Каппель решительно спустился в шахту, слившись с несколькими идущими туда рабочими.

В шахте N2 царил полумрак, и никто не обратил внимания на вошедшего ничем неприметного человека. Владимир Оскарович притулился в углу и стал со вниманием наблюдать за происходящим. Собрание бурлило. Выступали ораторы, призывавшие к мести, уничтожению, борьбе, кричали обычные митинговые лозунги, полные звонких слов, лжи и злобы, которые встречали аплодисментами и криками:

– Верно! Правильно!

– Товарищи! – крикнул председатель, обращаясь к двум или трем красноармейцам, стоявшим около трибуны: – Вы были захвачены белогвардейцами, но удачно спаслись. Расскажите товарищам, что вы видели у Каппеля, о его зверствах, расстрелах и порках!

Так-так, это уже интересно. Что-то расскажут мОлодцы, на все четыре стороны отпущенные? Будут сочинять на ходу? Или им уже старшие товарищи внушили, что нужно говорить?

Ждали собравшиеся рассказа. Ждал и Каппель. А красноармейцы смущенно переглядывались, молчали.

– Не стесняйтесь, товарищи! – подбодрил их председатель: – Говорите прямо обо всем, что у них делается, как вы спаслись из кровавых рук царского генерала!

– Да как спаслись? – пожал плечами один из солдат. – Взяли у нас винтовки, а нас отпустили. Каппель, говорят, никого из нас не расстреливает, а отпускает, кто куда хочет…

Вот! Вот, во имя чего всё было! Сколько раз слышал Каппель упрёки в том, что гуманизм к красноармейцам вреден, что нужно давить и уничтожать. А он уверял, что те будут полезны, если расскажут у себя, что их отпустили, что их брата не трогают. Верил Владимир Оскарович, что так и будет. Не совсем же без совести стали русские люди, пусть и на той стороне. Считали иные эту веру его идеализмом. Но вот ведь – оправдалась она! Не посмели солдатики русские, в красной армии служащие, врать, будто бы истязал их Каппель. Не забыли добра, и того не забыли, что на их стороне пленных не щадили.

В шахте смущённое молчание повисло. Не того ждали, не того. И председатель занервничал заметно, объявил:

– Это, товарищи, только ловкий трюк! Мозги нам запудривает. А вам, товарищи красноармейцы, даже довольно таки стыдно говорить так на митинге!

На трибуну вскочил какой-то молодой человек и срывающимся голосом, перекрикивая шум, стал читать популярные стихи какого-то красного горе-поэта:

– Мы смелы и дерзки, мы юностью пьяны,

Мы местью, мы верой горим.

Мы Волги сыны, мы ее партизаны,

Мы новую эру творим.

Пощады от вас мы не просим, тираны -

Ведь сами мы вас не щадим!

– Не щадим… Нет пощады… Смерть белобандитам! Смерть Каппелю! – раздался гром голосов.

Ну, вот, теперь пришло время обнаружить себя. В самое пекло. На рожон. А так-то и больше шансов стихию эту обуздать. Отчаянного да безоружного, вдруг явившегося не тронут. Это – тоже психология. Владимир Оскарович невозмутимо подошёл к трибуне, попросил слова.

– Товарищи! – закричал председатель, – слово принадлежит очередному оратору!

«Очередной оратор» быстро и легко вспрыгнул на трибуну. Ожидая тишины, он спокойно стоял на трибуне, вглядывался в зал, требующий его смерти, заметил, как у красноармейцев вдруг побледнели и вытянулись лица. Узнали! Наконец, гул затих. Тогда громким и уверенным голосом Владимир Оскарович произнёс:

– Я – генерал Каппель, я один и без всякой охраны и оружия. Вы решили убить меня. Я вас слушал, теперь выслушайте меня вы.

Присутствующие замерли, а некоторые стали осторожно пробираться к дверям.

– Останьтесь все! – резко и повелительно бросил Каппель. – Ведь я здесь один, а одного бояться нечего!

Мертвая тишина повисла в шахте. Все возвратились на свои места. Никто не посмел ринуться к трибуне, чтобы совлечь с неё «белобандита», никто не посмел вынуть по его адресу оружие, никто не посмел прервать его даже криком. И лишь его голос, твёрдый, глубокий, уверенный звучал в этой настороженной, каждое мгновенье готовой разорваться тишине:

– Здесь говорилось о зле, исходящем от «царизма», от «реакционного офицерства». Но почему-то никто не сказал о том, что несёт России и её народу большевизм. Поэтому об этом скажу я. Большевизм несёт полное порабощение всякого человека, превращение его в бесправный винтик в его бездушной машине. Большевизм несёт разорение крестьянам. Обнищание всех без исключения слоёв населения. Раскрепощение выпущенных их тюрем убийц и грабителей, в руки которых отдаются судьбы ни в чём не повинных людей. Разрушение всех устоев: церкви, семьи – всего, на чём стояло веками наше Отечество. Не свободу несёт большевизм, а рабство, не равноправие всех слоёв, а всеобщее бесправие перед ЧеКой. Россия катится в пропасть, и единственная моя цель – остановить это гибельное движение. Я не воюю с народом. Это подтвердят вам и солдаты, выступавшие передо мной. Никто из взятых в плен красноармейцев не был нами убит или искалечен, но все отпущены. И глядя в глаза вам, я могу сказать твёрдо: мои руки чисты, ни я, ни мои соратники не были палачами. Могут ли то же самое повторить товарищи большевики? Могут ли повторить они, расстреливавшие ваших братьев, рабочих, на Сормовском, Воткинском, Ижевском и других заводах? Они, сотнями топившие заложников в Сарапуле? Они, выгребавшие до последнего зёрнышка крестьянские запасы, выжигавшие целые деревни? Они, предававшие пленных изощрённым пыткам? Не посмеют они сказать этого, глядя в глаза вопрошающим! Я не борюсь ни за политический строй, ни за партии, ни за власть, ни за класс. У нас нет преобладания какого-либо класса в отличие от большевиков. Для нас не существует такого различая, и у нас бок о бок сражаются офицеры и хлеборобы, рабочие и купцы. Поэтому наша армия именует Народной. Мы сражаемся за то, чтобы прекратила литься невинная кровь по нашей земле, чтобы прекратились бесчинства большевистских наёмников, чтобы в России право стояло выше силы, чтобы всякий человек был свободен и не боялся ежеминутно, что его ограбят или убьют. Чтобы всякий человек мог спокойно заниматься своим делом, чувствуя себя под защитой закона. Мы сражаемся против насилия «чрезвычаек», против тех, для кого Россия – пустой звук, большая часть суши, на которой можно ставить опыты. Мы сражаемся за Россию, за Россию сильную, свободную, независимую, национальную, за народ русский, которому не престало влачить то жалкое существование, в которое он ввергают теперь. За достойную жизнь каждого в ней. И во имя этой цели мы проливаем кровь. Не заложников, не женщин и детей, не безоружных пленных, как это делают большевики. А свою кровь. Мы хотим, чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Мы хотим, чтобы все фабрики и заводы работали и рабочие имели вполне приличное существование. Я пришёл к вам теперь, как русский человек к русским людям, веря, что не настолько же ещё обезумели мы, чтобы друг друга не понять. Теперь я сказал вам всё, что хотел, и вы можете убить меня, как только что вас призывали.