Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Очень это тревожит.

— Почему, ma petite?

— Почему. Надо было спросить почему.

Я покачала головой и скрестила руки на груди. При этом грудипришлось подхватить, потому что из-за лифчика и выреза иначе скрестить руки неудалось бы.

Из черных штор вышел Дамиан. Его алые волосы сияли на фонекремово-золотого старомодного наряда. Он будто сошел с картины семнадцатоговека — панталоны до колен, белые чулки и старомодные туфли с пряжками, которыеносили дворяне. И только волосы его, свободные и неукрощенные, остались сиять,как всегда. Он не вызвался добровольцем в хорошенькие мужчинки Жан-Клода —Дамиан был чуть-чуть гомофобом. М-да. Он связался не с той группой вампиров.

Дамиан прошагал по ковру и встал передо мной на колено.Сегодня надо было соблюдать формальности, так что я не стала спорить, апротянула ему левую руку. Он взял ее и приложился губами.

— Ульфрик и его отряд уже почти здесь.

— Где они были? — спросил Жан-Клод.

Дамиан поднял на нас взгляд невероятно зеленых глаз. Они небыли подведены, и сегодня он будто был не одет без этого. Все остальныеучастники вечеринки, я думаю, без косметики не обошлись. Угол рта у Дамианачуть-чуть дернулся, и я поняла, что он старается сдержать смех.

— Они искали кого-нибудь, кто мог бы восстановитьволосы Ульфрика. В стае нет ни одного парикмахера.

— Что это значит — восстановить волосы? — спросилЖан-Клод.

Я вздохнула.

— Ты помнишь, что забыл мне сказать насчет тарелок наполу?

— Oui.

— А я забыла сообщить, что Ричард срезал волосы. Это незначит, что он пошел в салон красоты и там ему их подстригли. Он оттяпал ихножницами, сам.

Жан-Клод пришел почти в такой же ужас, что и я.

— Его прекрасные волосы!

— Да-да, вот именно, — ответила я.

Я очень старалась об этом не думать. В том смысле, что Ричардэто сказал: мы уже не встречаемся. И это совершенно не мое дело, какой длины унего волосы. Основное что меня заботило, — это что счастливые люди в своемуме не отрезают волосы ножницами у себя дома. Такая операция обычно бываетзаменой нанесения себе более стойкого вреда. Это вам скажет любой психолог.

Дамиан сказал, все еще стоя на коленях и бережно держа моюруку:

— Они нашли кого-то, чтобы спасти что можно было, новсе равно вид у его волос обгрызенный.

У Жан-Клода стал больной вид, что для вампира не так-топросто.

— Он в достаточно хорошей форме, чтобы быть сегодня снами? — спросил он. Не знаю, кого он спрашивал: всех или никого. НоЖан-Клод сообразил, какой это плохой признак — что Ричард себя «изувечил».

— Не уверена, что кто-нибудь из нас в такойформе, — ответила я.

Он поглядел на меня с неодобрением:

— Мы достаточно сильные, ma petite.

— Сильные — да, но и усталые. Могу сказать только засебя, но если Мюзетт еще раз потребует у меня Ашера, я ей дам в морду.

— Это против правил, ma petite.

— А что может ее заставить заткнуться насчет Ашера? Илинам надо трахнуться у нее на глазах, чтобы она отвалила?

Дамиан стал поглаживать мою руку, и я ее выдернула.

— Не надо меня успокаивать. Я злюсь и имею на этоправо.

— Право — oui, ma petite, но не роскошь.

— Это еще что значит?

— Гнев, не имеющий цели, сегодня будет роскошью, mapetite, которой мы не можем себе позволить. Нам не следует давать Мюзетт поводапереступать границы, которые мы так тщательно выговорили.

Он был прав, и это злило меня еще сильнее.

— Ладно, ладно, ты прав, в этой гребанной политике тывсегда бываешь прав. Но что мы будем делать, чтобы Мюзетт перестала спрашиватьпро Ашера?

— У меня есть только одно возможное решение, —сказал Жан-Клод.

Но с этим решением пришлось подождать, потому что сквозьшторы вышел Мика, за которым следовали Натэниел и Мерль.

Наряд Натэниела был в основном кремового цвета с цветнымикожанами полосками и не прикрывал почти ничего. Белый ремень закрывал что-тоспереди, оставляя голыми ягодицы. Сапоги кремового цвета поднимались вышеколен, но сзади были открытыми, и ноги виднелись на ходу до середины икр, еслион шел от тебя. Каблуки у сапог были целых три дюйма, но Натэниел знал, как наних ходить. Я знала, что каждую ночь в «Запретном плоде» он надевал еще меньше,и это меня смущало, но Натэниел заверял, что ему так вполне удобно. Стивенуложил рыжеватые волосы Натэниела, создав самую большую французскую косу,которая только может быть на свете. Вообще-то французская коса не должнадоходить до колен. Тонкий грим вокруг глаз подчеркивал их фиалковый цвет,придавая им чуть ли не болезненную, потрясающую красоту. Помада придала формурту, зовущему к поцелуям даже издали. Натэниел был бы похож на девушку, если быего наряд оставлял хоть какие-то сомнения в его мужской стати.

Мерль был одет в некую версию обычного нарядателохранителей: черную кожу. Черные кожаные штаны поверх сапог с серебряныминосками, черная футболка под черной кожаной курткой. Его собственный наряд.Рост шесть футов с хвостиком, волосы с проседью до плеч, усы, бородка. Выгляделон вполне адекватно — байкер со стажем и крепкий орешек. Сейчас он светилсятакой злостью, что его зверь клубился вокруг него, как нечто почти видимое.

— Что случилось? — спросила я.

Мерль зарычал:

— Если этот подонок еще раз тронет моего Нимир-Раджа, яему руку оторву и ему же в задницу засуну.

— Паоло, — сказали Ашер и Жан-Клод в один голос.

— Да, — прорычал Мерль.

А Мика веселился. Его все это не возмущало, но вообще Микумало что возмущало в этой жизни. Один из самых беззаботных людей, каких мнеприходилось видеть. Иначе он вряд ли удержался бы у меня в бойфрендах.

— Меня это не смущает, Мерль.

— Не в этом дело, — возразил высокийтелохранитель. — Это оскорбительно. Это значит, что у них совсем нет к намуважения.

— Это Паоло, — сказал Ашер. — У него ни ккому нет уважения, кроме Белль.

— Ага, — сказала я, — понимаю. Паоло иНатэниела тоже лапал.

Мерль тихо зарычал так, что мурашки поползли у меня по коже.

Портьеры раздвинулись, и просунулись голова и плечи БоббиЛи.

— Если только не пора начинать рвать народ в клочья, выбы лучше вернулись.

Мы переглянулись, вздохнули почти в унисон и направилисьобратно.

Перед нами стояла стена одетых в кожу телохранителей —крысолюдов, гиенолаков, леопардов, — и потому не было видно, кто это тамкричит высоко и жалобно.