Епистинья Степанова - Виктор Конов

А там покатилась по нашей земле, по городам и селам Отечественная война, загрохотала взрывами, задымила пожарами, дошла до Москвы, Волги, Кавказа. Послевоенная разруха подстегнула, продолжила массовое бегство крестьян в города. Свежо на памяти уничтожение деревень под видом неперспективных. Надо учесть и множество обычных переселений из села в село, из дома в дом, с квартиры на квартиру, из одного города в другой, женитьбы и замужества, отделение детей от родителей. И всегда как ненужный хлам выбрасывалась, уничтожалась материальная и духовная память о предках, о прошлом.

Есть тьма причин, по которым рвутся родовые корни семьи и народа, исчезает родовая память, но главная в том, что наш народ, тихий, сердечный, правдивый голос которого хотелось бы слышать, многие десятилетия, даже века живет в постоянном напряжении всех сил, с огромными перегрузками, когда самое важное — это вообще выжить, прокормиться, отстоять землю, Отечество, найти крышу над головой, сохранить от гибели детей, поставить их на ноги. Где уж тут хранить какие-то бумажки и фотокарточки, помнить, кто и какими были твой прадед или прабабушка. Некогда вздохнуть, успокоиться, оглядеться, суетными заботами, тревогами, страхом отягощена душа.

Не выработана культура пользования опытом истории, не найдены еще народом нормальные, ненапряженные, естественные условия жизни, нормальный темп, уравновешенность. Исчезли вековые народные праздники, обряды, обычаи, уважение к церкви, к верующим, вносившие в народную жизнь одушевление, духовную устойчивость, моральные нормы, порядок. Утеряна цель народной жизни — поиск земли и воли, земного рая, Царства Божия на земле… Вот и оказались многие из нас среди своих же людей изгоями без роду и племени. Вот и носятся по народу без корней, как по распаханным степям, «пыльные бури» разочарований, тоски, пьянства, неверия ни во что, воровства и жульничества. Некого стыдиться, недорога честь фамилии, честь рода, некому спросить, не от кого услышать похвалу или осуждение. Бесценный опыт жизни каждого человека, рода, каждого из наших народов уходит в песок.

Жизнь обжигала

Хутор, на котором оказалась Пестя, стоял, похоже, далековато от Шкуропатского, где жил Данила, и уж совсем далеко от станицы Бородинской Приморско-Ахтарского юрта, где жила мать, поэтому девочка чувствовала себя одинокой, брошенной, сиротой.

Однажды она пасла птиц на лугу около хозяйского двора и вдруг увидела Шарика. Видно, где-то недалеко проезжал на повозке Данила, рядом с которым и держался Шарик, а может, брат заходил справиться о ней к хозяйке хутора.

Пестя крикнула Шарика. Пес сразу узнал ее! Примчался, запрыгал, виляя хвостом, заскулил, лизнул в лицо. И ему, видно, было тут несладко среди чужих собак. Пестя обняла его, расплакалась. Вспомнились и село, и подруги, и долгое-долгое путешествие по степи, ночи, звезды, птицы, когда жив был отец… Даже эта случайная встреча с Шариком обрадовала ее, придала сил, хоть ненадолго стало не так одиноко.

Данила не баловал сестру вниманием, считал, что надо привыкать к такой жизни, какая есть, тогда выживешь, встанешь на ноги после удара судьбы.

А жизнь в казачьем крае оказалась хоть и колоритной, но грубой, своеобразной и почему-то накаленной, чем-то обозленной, тут и взрослый не сразу поймет — отчего, а не то что ребенок.

Пестя взрослела душой и телом, стала крепче, подросла. Ей стали доверять другую работу, ведь она росла расторопной, толковой, по-мальчишески ловко скакала верхом на лошади.

Убирали хлеб в степи. Скошенную и связанную в тяжелые снопы пшеницу подвозили к стоявшей на поле громадной, с иную хату молотилке с трубой. Грохотала молотилка, поглощая зубастой пастью вальяжные скользкие снопы, летели клочья соломы, туча пыли окутывала молотилку, струйкой текло сбоку золотистое зерно. Мельтешили вокруг люди и лошади, солнце пекло лоснившиеся от пота лица, спины.

Пестя верхом на лошади подвозила снопы. Надо подъехать с тягалкой — деревянной площадкой на небольших колесах — к снопам, уложенным в суслон, слезть с лошади, отпрячь ее, с помощью лошади цепью надвинуть суслон на тягалку и закрепить, снова запрячь лошадь, сесть на нее и везти снопы к молотилке. И так раз за разом. Суслоны все дальше от молотилки, нужно пошевеливаться, лошадь кусают слепни, оводы, она раздражена, непослушна, того гляди убежит в степь или наступит копытом на босую ногу.

Вечером, поужинав со всеми при свете большого костра, она ложилась на свежую, густо пахнувшую хлебом солому и смотрела в ночное небо. Пели, журчали сверчки, били в степи перепела. У костра начинались беготня, смех, шум, визги, парни и девчата пели русские и родные украинские песни, уносившие куда-то далеко-далеко. Земля качалась, уплывала, как детская люлька, голос мамы пел колыбельную песенку, родное лицо склонялось над ней, смотрели ласковые мамины глаза, а не далекие звездочки.

Казалось, тут же некстати разбудили:

— Давай за конями! Живее снопы подвози!

Уже вставало, начинало пригревать солнышко.

Пестя испуганно вскочила, показалось, что она проспала, и ее будут ругать. Увидев в степи пасущихся, стреноженных лошадей, кинулась к ним и вдруг вскрикнула от боли: не заметила спросонок, что наступила босыми ногами на покрытый пеплом жар от большого ночного костра.

Плача, она сидела на земле, отирая подошвы ног, которые нестерпимо жгло.

А полевой стан просыпался, готовился к работе, вот уже и загрохотала молотилка.

— Эй, где снопы?!

— Ну, чего расселась!

По колючей жесткой стерне, по сухим комьям земли и так несладко было ходить босыми ногами, а уж обожженными-то… Вроде бы и люди свойские, такие же простые крестьяне, дядьки и тетки, парни и девчата, но никому нет дела до девочки-подростка, никто не подойдет, не посочувствует, не проведет по голове ладонью, ласково глядя в глаза.

И снова целый день — на лошадь, с лошади на землю, на колючую стерню обожженными ступнями. Жара, непослушная, замученная оводами лошадь. Текли слезы, но в такой жаре, пыли кто их видел, кто вглядывался: всяко было — у кого пот, у кого слезы…

Жар большого костра

Что же так накалило жизнь народа в казачьем краю, где в отличие от других мест России было, кажется, все, чтобы хорошо устроиться тут, в незаселенной степи, и жить счастливо?

Многих это интересовало во все времена — обнаружить, почувствовать, описать ткань, суть, составные части и саму душу народной жизни. Чем живут там, в глубинах народа, какими устремлениями и мечтами?

Копаешься в архивах, в библиотеках, читаешь пожелтевшие, на толстой бумаге газеты тех лет, старинные книги в надежде найти то, что и самому непросто объяснить. Ищешь сердечный, задушевный голос народный, затаенный тихий вздох его. Но голос, вздохи эти не слышны за криками, казенными речами, цифрами.

Вот хотя бы кубанская газета тех лет «Кубанские ведомости». Где тут атмосфера, ткань народной жизни? Не в официальных же сообщениях и неискренних пышных славословиях царствующей фамилии и властям. Скорее, наверное, в простодушных объявлениях, происшествиях, в торговой рекламе.