Елизавета Йоркская. Последняя Белая роза - Элисон Уэйр

– Ему всего двенадцать лет, – ответил Генрих и осушил кубок. – Я не воюю с детьми. К тому же он стал орудием в чужих руках. Я отправлю его работать на своей кухне. Это лишит паренька всяких глупых мыслей о собственной важности.

– Достойная награда для него. Он может еще проявить себя на службе у вас, – заметила Елизавета.

– Он достаточно юн, его характер можно сформировать, – сказал Генрих. – Если он хорошо себя покажет, я буду смотреть на него милостиво. – Король отложил нож. – А теперь, cariad, не подумать ли нам о более приятных вещах. Я выпущу из-под ареста вашего брата Дорсета. Теперь я знаю, что он не представляет для меня угрозы. И мы должны заняться подготовкой к вашей коронации. А в следующем месяце, думаю, мы можем отправиться в тур по восточной Англии. Сэр Эдмунд Бедингфилд уже давно настаивает, чтобы я погостил у него в Оксбург-Холле. Недалеко оттуда расположено святилище Богоматери Уолсингемской; если захотите, вы можете совершить паломничество туда.

Елизавете пришло на ум, что Генрих ждет от нее этого. Пресвятая Дева Уолсингемская помогала тем, кто хотел иметь детей, а Елизавета после рождения Артура пока еще не забеременела. Она поедет в святилище, это пойдет ей на пользу во многих смыслах.

– Я могу теперь повидаться со своей матушкой? – спросила она, накладывая себе клубнику.

– Можете. – Генрих улыбнулся. – Если она захочет, то может тоже посещать вас при дворе. Я позабочусь о том, чтобы у нее хватало денег на личные нужды, и прикажу прислать мебель из Королевской гардеробной, чтобы она могла устроиться с большей роскошью.

– Она должна оставаться в Бермондси?

– Думаю, так будет лучше. Я не могу иметь двух королев в своей стране и полагаю, она уже привыкла к этому месту.

Спорить было бесполезно. Генрих ясно обрисовал свою позицию. Он на самом деле не подозревал свою тещу в измене. Дело было исключительно в деньгах.

По возвращении двора на юг Елизавета поспешила в Бермондси. Генрих исполнил обещание, так как она застала вдовствующую королеву в гораздо лучших условиях. Каменные стены были завешены гобеленами, на креслах лежали мягкие подушки, полы были застланы коврами, а на столе стояли серебряные подсвечники.

Мать очень обрадовалась Елизавете, они без умолку говорили про Стоук, Артура и поездку в Норфолк. Затем, после обеда, сильно отличавшегося в лучшую сторону от того, который Елизавета едала в этом доме прежде, мать показала ей тетради Бриджит, а сама девочка тем временем беззаботно играла с куклами.

– Она отправится в приорат Дартфорд, где стандарты обучения очень высоки, – с озабоченным видом сообщила мать. – Я занималась с нею сама. Как вы считаете, девочка делает успехи?

Елизавета просмотрела тетради и расстроилась. Бриджит уже почти семь лет, но почерк у нее был неопрятный и косой. Заторможенностью она слегка напоминала Уорика. Возможно ли, что Бриджит страдает таким же недугом? Она всегда была флегматичной, ее речь и умение держаться оставляли желать лучшего.

– По-моему, да, – тактично ответила матери Елизавета. – Но я давно уже не видела, чтобы она занималась.

– Учеба дается ей с трудом, – недовольно проговорила мать. – Мне кажется, она совсем не продвигается. Брак для нее невозможен, так как мы с вашим отцом дали обет посвятить ее Господу, поэтому я и хочу, чтобы она отправилась в Дартфорд. Это один из богатейших монастырей в стране, он пользуется отличной репутацией как место молитвенных подвигов и учености. Но возьмут ли ее туда?

– Миледи… – сказала Елизавета, беря мать за руку. – Дартфорд под покровительством короля. Бриджит с радостью возьмут туда лишь потому, что она из королевской семьи.

– Если бы я была свободна, то поехала бы к приорессе и объяснила ей, что меня тревожит.

– Король сказал, что вы можете бывать при дворе когда захотите. Я уверена, он позволит вам съездить в Дартфорд, особенно ради такой цели.

– Вы попросите его? Понимаете, Бриджит может вступить в монастырь как пансионерка, прежде чем становиться послушницей, и будет учиться там в школе. Для нее это станет большим преимуществом – в Дартфорде девочкам дают самое лучшее образование.

– Я поговорю с ним. Но – мне необходимо задать этот вопрос – подходит ли Бриджит для религиозной жизни? Будет ли она счастлива в Дартфорде? Я боюсь, что для нее это может оказаться слишком трудным испытанием.

– Мы можем отправить ее туда на пробу. Я уверена, мне сообщат, если выяснится, что она не годится для монастырской жизни. Но я должна попросить вас еще об одном, и более серьезном, одолжении, Бесси. Вы можете составить ей приданое?

– Конечно, – сразу согласилась Елизавета, думая, что по крайней мере часть денег, отобранных у матери, будет использована к ее же пользе. Однако ей по-прежнему было стыдно, что она выгадала на несчастье своей родительницы.

Елизавета понимала: люди недовольны тем, что ее коронация раз за разом откладывается. При дворе дамы шептались об этом, и даже мать в Бермондси слышала толки на эту тему среди других постояльцев.

– Могу поспорить, причина в том, что Генрих намерен подавить дом Йорков, – язвительно изрекла мать, когда Елизавета в следующий раз приехала навестить ее. – И тем не менее люди любят вас. Если он не поостережется, то потеряет симпатии своих подданных, которые уже злятся, что он не обращается с вами как с истинной королевой Англии.

Генрих, казалось, тоже чувствовал настроение народа, потому как теперь планировал церемонию, которая превзойдет пышностью даже его коронацию.

– Помяните мое слово, ему это поперек горла, он действует исключительно по необходимости и соображениям политическим, – шипела мать, но Елизавете ее упреки казались несправедливыми.

– Он великолепно обставит это событие, – возразила она. – Будут устроены турниры и пиры. Список гостей бесконечен. Все это звучит восхитительно. Генрих планирует использовать мою коронацию, чтобы заявить всему миру о законности династии Тюдоров, но, кроме того, полагаю, она станет выражением его любви ко мне. Недавно он написал папе, что чувствует, будто вошел в безопасную гавань, пережив много невзгод. Мне он пояснил, что эта гавань – я.

Вымолвив эти слова, Елизавета почувствовала себя виноватой. В жизни ее матери не было ни тихого пристанища, ни мужа, который заботливо опекал бы ее, и, вероятно, никогда уже не будет, ведь ей исполнилось пятьдесят. И в коронации она не примет участия. Елизавета тут ни в чем не виновата, но совесть мучила ее, потому как, пока сама она наслаждается жизнью в роскоши и почете, мать безвылазно сидит в этих стенах, ее свобода ограниченна, триумф остался в прошлом. С болью в сердце Елизавета сознавала это.

Однако