Елизавета Йоркская. Последняя Белая роза - Элисон Уэйр

сующийся не в свои дела епископ Стиллингтон, уйдя на покой после Босворта, жил в Оксфордском университете. Я не сомневаюсь в его причастности к заговору и приказал, чтобы его вызвали в Совет.

– Опять он! Это его стараниями меня объявили бастардом и Ричард сумел захватить трон.

– Ну, ему придется ответить за свои поступки еще раз. Я однажды простил его, но не собираюсь делать это снова. – Генрих выглядел огорченным. – Надеюсь, вы понимаете, Бесси, почему я не могу освободить вашу мать. Я не хочу, чтобы это легло, как меч, между нами.

Елизавета покачала головой:

– Дело в том, Генрих, что я этого не понимаю. Но у меня нет выбора, кроме как склониться перед вашей волей, как бы это ни печалило меня. Только представьте, что чувствовали бы вы, если бы вашу мать заточили в таком месте в наказание за то, чего она не делала.

Генрих резко встал:

– Пойду в свою постель. Мне жаль, что вы так расстроены.

Это вовсе не было извинением. Когда дверь за ним закрылась, Елизавета залилась потоком слез.

На следующий день она отправилась в Бермондси одна.

– Я пыталась, с Божьей помощью пыталась! – рыдая, говорила Елизавета матери. – Он как будто сделан из камня и такой подозрительный. Но как только с самозванцем разберутся, я снова надавлю на него и заставлю слушать, клянусь.

– Не переживайте, Бесси, – печально ответила мать. – Вы хорошая, добрая девочка, и я знаю, вы старались как могли. Не беспокойтесь обо мне. Я привыкну жить здесь.

– Он обещал дать мне денег, чтобы устроить вас здесь с комфортом, – сказала Елизавета. – Я привезу мебель, ковры и занавески, чтобы вам было приятнее, и еще игрушки для Бриджит.

При этих ее словах сестра вскинула глаза. Она была флегматична и делала все медленно, но вызывала симпатию.

– Мы обе вам очень благодарны, правда, Бриджит? – отозвалась мать. – А теперь, Бесси, расскажите мне побольше об этом самозванце.

Через неделю после того, как мать поселилась в Бермондси, Генрих приказал провести Уорика с торжественной процессией по Лондону на мессу в собор Святого Павла.

– Слухи о самозванце распространяются быстро, пусть люди увидят, что настоящий Уорик здесь, в Лондоне, жив и здоров, – сказал Генрих, стоя с Елизаветой на крыльце дворца Шин и поправляя на себе мантию, прежде чем сесть в барку и отправиться в Сити и Епископский дворец, где по окончании службы должен был состояться прием. – Я пригласил Линкольна. Лучше держать его под присмотром, да и Уорик его знает. Вечером вы увидитесь со своими кузенами, я привезу их сюда.

Елизавета напряженно смотрела ему вслед. Уорика она не видела уже почти два года и часто беспокоилась, как сказывается на нем заключение в Тауэре. А кузен Линкольн и у нее тоже вызывал подозрения.

Ближе к вечеру в Шин прибыла красочная процессия во главе с королем. Елизавета увидела ее из своего окна. Генрих лично привел Уорика и Линкольна в ее покои. Она встала и протянула руки своему младшему кузену, который повзрослел, но и похудел в сравнении с тем, каким она его помнила.

– Милорд Уорик, как приятно вас видеть, – сказала Елизавета.

Мальчик тупо взглянул на нее и, оглядывая комнату, убранную роскошными гобеленами, а также столпившихся вокруг лордов и дам, ответил:

– Благодарю вас, миледи.

– Эдвард? – окликнула его Елизавета. – Как вы живете?

Уорик промолчал.

– Вот Маргарет, – продолжила Елизавета, подзывая к себе его тринадцатилетнюю сестру.

Та, явно растроганная встречей, обняла брата. Он позволил ей это, но сам на объятие не ответил, а стоял столбом. Девочка была удивлена и явно расстроилась.

Елизавета поприветствовала Линкольна, заметив, что высокий мрачноватый молодой человек ведет себе гораздо сдержаннее, чем бывало раньше. Он тоже смотрел на Уорика с тревогой, – видимо, и его обеспокоило отсутствие у того выраженной реакции на встречу с родственниками. Пока Маргарет пыталась получить от мальчика какой-нибудь вразумительный ответ, Линкольн наклонился к Елизавете.

– Я раньше говорил с нашим кузеном – или, лучше сказать, пытался, – произнес он, понизив голос. – Он невинен, как годовалый ребенок, не может отличить гуся от петуха.

– Мне грустно это слышать, – отозвалась Елизавета.

– И то, что он сидит в Тауэре, не идет ему на пользу, – пробормотал Линкольн.

– У короля есть на то причины, – сухо ответила она.

Негоже Линкольну критиковать своего суверена. Уорик не в здравом уме, это верно, и сам по себе безобиден, но одним своим существованием он представляет угрозу для Генриха и всегда может стать центром притяжения для мятежников. Тем не менее Елизавете стало жаль мальчика, когда после, без сомнения, ошеломительного для него дня беднягу вернули к унылому прозябанию в Тауэре.

Затем Генрих вызвал на заседание Совета епископа Стиллингтона.

– Я хочу знать правду об этих проклятых заговорах и уверен, что без него тут не обошлось, – сказал король Елизавете.

Он пришел в ярость, когда Стиллингтон отказался явиться по вызову, сославшись на защиту университета, где безвылазно просидел весь март. В конце концов разъяренный Генрих был вынужден издать для него охранную грамоту.

– Только так он согласился на встречу со мной, – прорычал король. – И у меня нет выбора, так как мне нужно допросить его. Он хочет, чтобы встреча произошла без свидетелей. Ей-богу, этот негодяй еще ставит мне условия!

Генрих увиделся с епископом в Виндзоре. Елизавета на их встрече не присутствовала, но после король пришел в ее покои, имея вид далеко не счастливого человека.

– Он ничего не скажет, – вздохнул Генрих, устало опускаясь в кресло у очага. – Что ж, я буду держать его здесь под домашним арестом, пока он не заговорит. А если этого не произойдет, пусть остается тут. Одним пакостником меньше.

Елизавета налила супругу вина, размышляя, не является ли истинной причиной заточения Стиллингтона опасение, как бы епископ не сказал чего-нибудь неудобного про ту старую историю с первым браком короля Эдуарда. Может, это и глупо, однако последствия той «откровенности» епископа так сильно сказались на жизни Елизаветы, что она с тех пор жила в страхе, как бы враги Генриха снова не взяли на вооружение эту небылицу. Она радовалась, что Стиллингтона заставили умолкнуть.

На следующий день Генрих влетел в ее личный сад с побелевшим лицом:

– Линкольн удрал!

– Удрал?

– Исчез, скрылся в ночи. Если это не доказательство его вины в деле о самозванце, пусть свиньи полетят! Он хочет стать королем, Бесси. Я всегда это подозревал.

Картина складывалась вполне правдоподобная.

Все были потрясены предательством Линкольна, а еще больше новостью, что он объявился во Фландрии, где его милостиво приняла тетушка Маргарита,