Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Мой отец, – сказал Ник, – он с вами соглашался. Я имею в виду необходимость убить л-рея.

Георг кивнул.

– Да, действительно. Но этого ты помнить не можешь.

– Папа учил меня стрелять. А я, дурачок, радовался. Как же: настоящее боевое оружие, мечта любого пацана. Мне нравилось, что отец мною гордится. А получается, он меня просто готовил.

– Он любил тебя. И у него не было другого выхода, – сказал Георг. – Ты только представь: сын, наследник – и попадает в группу риска. С очень высокой долей вероятности. Артур даже мысли не допускал, что ты можешь оказаться л-реем. А если не л-рей, то кто?

– Тот, кто его убьет.

– Правильно. Вот Артур и доказывал сам себе, что возможен только такой вариант.

– Да? А папа знал про ту проверку, с машиной? Когда меня должны были сбить во дворе.

Георг молчал.

– Не надо говорить, что я выдумываю. Вы сами подписали приказ. Чтобы узнать, насколько я… выживаемый. Отец был в курсе?

– Нет, – качнул головой Леборовски.

Как же Нику хотелось ему поверить!

– Но он догадывался. Такие проверки производились для всех, кому по первичным признакам насчитали более семидесяти процентов.

– Кто-нибудь погиб?

– Один. И еще один калека.

Георг убрал тарелку с остатками супа и придвинул другую.

– Скажи, пожалуйста, откуда тебе известно о приказе? Я вижу, ты не блефовал.

Ник тоже поменял тарелки.

– Странно, что вы не догадались. Алейстернов оставил на вокзале две закладки. Вы нашли ту, что на день рождения Мика. А вторая была – на мой собственный. Честно говоря, не думал, что она долежит.

Он запнулся. Только сейчас дошло: после смерти майора кто-то должен был оплачивать ячейку. Так глупо подставил! Нет, ему никогда не обыграть Леборовски.

– Вы же видели: там была фотокопия приказа с вашей подписью.

Ник не стал добавлять: «Вы соврали мне». Зачем? И так оба это знают: Алейстернов не собирался форсировать события, наоборот, он был против убийства л-рея.

– Где сейчас эти документы?

– На том же месте, в камере хранения. Куда бы я их дел?

– Извини, я сейчас.

– Да, конечно, позвоните.

Георг вернулся минут через десять, с собой он принес тонкую папку. Все это время Ник просидел, машинально разрезая отбивную на маленькие кусочки. Тест на милосердие – не об л-рее ли говорил дядя Родислав?

– Что мне нравится в тебе, Никита, – сказал Георг, снова присаживаясь к столу, – ты редко позволяешь себе необдуманные поступки. Ты не идешь на поводу у эмоций. Мик на твоем месте закатил бы истерику, обвинил меня и ушел, хлопнув дверью.

Да, наверное, на Мика это похоже.

– Во-первых, я ничего не добьюсь, если хлопну дверью. А во-вторых, я вас понимаю. Это не означает, что я с вами согласен. Но я понимаю, почему вы это делаете и зачем.

– Спасибо. Ты не разочаровал меня.

– Пожалуйста. Маленький вопрос: лекарство Бориса мне бы, конечно, не помогло?

– Конечно.

– Я так и подумал. Я бросил принимать таблетки еще раньше.

– Ты умный мальчик, Никита. Да и отец воспитывал тебя правильно. Жаль, что в каком-то смысле это обернулось проблемами.

– Столько комплиментов. А вы не боялись, что я все-таки вспомню? Не сейчас, так потом. У вас же долгосрочные планы.

– Ну что ты! Это было предусмотрено: ты бы, естественно, вспомнил. Не все, но достаточно для того, чтобы успокоиться и принять ситуацию как есть. Еще несколько обследований, медикаментозный курс. Сеансы гипноза, после которых не осталось бы и тени сомнений, что ты – Микаэль Яров.

Ник убрал руки под стол, пальцы у него подрагивали.

– Но приезд Дёмина я в своих расчетах не учел, что правда, то правда. Кстати, он не сказал, какое снял проклятие?

Георг спросил это вскользь, небрежно. Слишком небрежно, чтобы Ник поверил.

– Нет, не сказал.

«Какая-то дурацкая игра: он сделал так, чтобы я понял, и он понимает, что я понял…»

– Я прикажу подать кофе.

Пока Александрина была в столовой, Георг молчал. Наконец женщина вышла.

– Итак, раз уж истерики и обвинений не будет, скажи, что ты собираешься делать дальше?

Ник посмотрел удивленно.

– Да, конечно, – кивнул Георг, – я не должен был спрашивать, нужно было дождаться, когда ты начнешь нервничать и заговоришь об этом сам. Получил бы тем самым преимущество и так далее, и так далее. Но давай не будем тратить время на глупые игры.

«Я не могу, – подумал Ник. – Я не справлюсь».

– А что собираетесь делать вы? Спектакль не удался. Я вам теперь не доверяю, вы мне тоже. Вы не сможете ждать два с половиной года, до совершеннолетия Дёмина. Вы будете опасаться, как бы я чего не выкинул. Все планы… – Ник замолчал, сосредоточенно глядя в чашку с кофе. Потом поднял глаза: – У вас и на этот случай есть план, верно? Если я вдруг сорвусь с поводка.

– Конечно же есть, – легко согласился Георг. – Другое дело, мне не хотелось бы к нему прибегать.

Он подтолкнул к Нику папку.

– Здесь полный набор документов, согласно которым тебя необходимо поместить на лечение в психиатрический стационар закрытого типа.

У Ника заложило уши. Несколько секунд он не слышал, что говорил Георг.

– …можешь рассказывать все: и что твоя фамилия Гориславский, и что тебя готовили убить л-рея. Навязчивая идея, случается. Именно от этого и будут лечить.

Ник поставил локти на стол и закрыл лицо руками. Вот и все.

Ему казалось: он падает в темноту, и не за что зацепиться. Нет, падает мир, трескается, превращается в угольную крошку, которая не дает дышать.

«Я не хочу! Пожалуйста!»

Прижал ладони плотнее. Чтобы хоть алые круги под веками, пусть такой – но свет! Темно. Пусто. Страшно. И когда Ник был готов закричать, вдруг блеснула вода. Мелкая рябь на речной глади.

– Ты прав, я не могу рисковать, и все решится раньше, – говорил Георг. – После же ты свободен. Хочешь жить под своей фамилией? Пожалуйста. Выбирай любой столичный университет, документы я подготовлю. Хотя, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты остался в этом доме. Был моим внуком. Наследником моего дела и дела твоего отца. Артур бы тобою гордился.

Медленно перекатывались волны, пахло мокрым деревом и оружейной смазкой. Ник боялся отнять ладони от лица.

– Следствие, конечно, будет. Но я даю слово, тебя оно не затронет. Все предусмотрено. Сделай то, что должно. А иначе у меня не останется выхода, Никита.