До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

– Вот не хватало еще тебе этим заниматься! Даже не думай! Для этого обученные люди есть!

– Только не тому обучены, и всё меньше их. А героиня бы поймала. Ладно, мамуль, не боись, не вздумаю.

– Уж надеюсь. Хватит с тебя. Сгорело и сгорело, что теперь-то. А про возвращаться – ну здесь найдем что-нибудь, господи. Или в Москву поедешь, литературу с историей досдашь и поедешь.

– До-о, – сказала Аня, вставая. – Ладно, в новом году разберемся. Он будет простым, счастливым и обнуленным. У себя симку обнулю пока.

Она ушла в комнату, по-турецки села на диван и некоторое время дышала, уткнувшись лбом в кулаки и приходя в себя после разговора. Досдашь. В Москву поедешь. Здесь что-нибудь найдем. Сгорело и сгорело. Как всё легко. Как всё беспросветно. Почему всегда так?

Потому что красота – в глазах смотрящего, а причины и следствия могут меняться местами. Если долго кашлять, можно вызвать и остальные признаки ларингита. Если сутулиться и кривить лицо, настроение упадет. Если ныть, прятаться и считать себя жертвой, обидчик обязательно найдется.

Только я ведь пока не жертва, подумала Аня. Столько людей вокруг – сильных, деятельных, умных, стали жертвами – а я нет. И не стану, быть может, если не захочу.

Наташа подняла отчаянные глаза от проклятой рукописи и уставилась в упор. И Ане стало стыдно, а в груди и висках заныло. Она встряхнулась, сбрасывая воспоминания и ноющую боль вместе со стыдом, вытянула из шопера телефон вместе с телефонной картой, в которой по контуру была прорезана симка, и, старательно задудев «Everything I Wanted», поддела за угол и стащила с аппарата сиреневый пластиковый чехол, вытерла о джинсы, пока мама не видит, пылевую строчку вдоль кромки корпуса и потянулась к столу за скрепкой. Чехол свалился на пол. Аня посмотрела на него неодобрительно, дотянулась до скрепки, но положила ее обратно, чтобы не потерять, и, добавив в дудение покряхтывание, сползла на пол.

Из чехла выпала ненужная мелкота: читательский билет в областную библиотеку, пустая карта ВТБ, на которую один раз перечислили полторы тысячи рублей стипендии, два счастливых автобусных билетика, почему-то семечко акации и плоский бежевый прямоугольник с полтора ногтя величиной. То ли свернутая бумажка, то ли упакованный кусочек жевательной серы. Тетя Жанна привозила похожие с Байкала, Ане та смола чуть все пломбы не вынула. Но этот микроконвертик из пергаментной бумаги на пластинки серы не походил совсем.

Аня не видела эту бумажку никогда в жизни. Это точно. И уж совсем точно она не совала ее в чехол телефона.

Наркотики, подумала она, обмирая. Кто-то подкинул мне наркотики, и сейчас в квартиру ворвутся менты, схватят меня и маму и посадят навсегда. И самый стыд в том, что мама решит, будто я и впрямь связалась с наркотиками, потому из вуза и вылетела, а всё остальное просто придумала, одурманенная героином и кислотой. А я ни за что не смогу ей ничего доказать.

А ну заткнулась, сказала себе Аня, ловя, скручивая и вбирая в себя панику, как лишнюю зубную пасту обратно в тюбик. Получилось именно что как с пастой – собрать всю панику не удалось, зато удалось умять совсем слепящее безумие, а оставшийся слой ужаса позволил мыслям шевелиться, пусть то слишком медленно, то вприпрыжку и врассыпную, но спасибо и на этом.

Кому надо мне наркотики подбрасывать? Они вообще-то денег стоят.

А ментам и понадобилось, услужливо подсказал рептильный мозг или какой-то еще кусок разума, ответственный за «А-а-а, всё пропало» и давно привыкший господствовать над Аниным сознанием.

А зачем?

А чтобы Пашин телеграм заткнуть. Они знают, что я ему помогаю, собираются завести всех причастных под уголовку, а проще всего это сделать с помощью обвинений в терроризме, педофилии или распространении наркотиков. Но педофила из меня при всём желании вылепить непросто, терроризм фабриковать – тоже гимор тот еще, надо группу сколачивать, провокатора засылать, переписку провоцировать, чтобы предъявить создание организованной группы и преступный умысел, Аня знает, читала. А наркотики – малюсенькие и дорогие. Вот такую штучку сунул в одежду – и особо крупный размер, лет восемь-десять, небось.

Аня остро захотела проверить, какой срок предусматривает полагающаяся ей статья, захотела подскочить к окну и посмотреть, по возможности не шевеля шторой, подъехали ли уже экипажи полиции и автобус с омоновцами, захотела крикнуть маме, чтобы не вздумала открывать дверь, если позвонят, захотела метнуться в туалет и смыть жуткую бумажку в унитаз. Вместо этого она взяла пластинку, повертела ее в руках под горький комментарий не существующего в глазах науки, но господствующего в Аниной голове рептильного мозга: «Прелестно, теперь на ней твои отпечатки и ДНК», ощупала мелкое твердое содержимое, совсем не похожее ни на смолу, ни на дозу порошка или пропитанную кислотой марку – во всяком случае, как Аня их представляла, – и, выдохнув, надорвала бумажку под хоровой вопль сознания и подсознания.

В пакетике был малюсенький прямоугольный девайс, черный и твердый. Аня бережно вытянула его из бумажного конвертика. Он был раза в полтора толще пластиковой карты и чуть подлиннее ногтя Аниного большого пальца. Аня повертела его в руках, сперва разглядывая, потом фотографируя с разных ракурсов, и полезла в интернет.

Через полчаса она вышла на кухню, села на корточки перед мамой, рассеянно смотревшей в телефоне видосик с котятами, взяла ее за руки и ласково сказала:

– Мама. Нам надо уходить отсюда.

Через пять часов, когда Паша, поняв, что без обезбола и жаропонижающего не уснет, все-таки закинулся, трясясь, парой таблеток нурофена, в мессенджер ему свалилось сообщение с незнакомого номера:

«Привет, это я, которой ты лонгрид обещал. Номер сменила. У тебя одиннадцатый дом, подъезд один?»

Паша некоторое время разглядывал экран, потом написал:

«ты кто?»

«Ты мне замок поменял и сказал, что я душнила. Одиннадцатый?»

«фигасе. 11, п. 1, кв. 13. ты курьера отправляешь что ли»

«Типа того. Открой дверь, только телефон не бери с собой, в комнате оставь. Я серьезно»

Паша встал, покачнувшись, прошаркал к окну, безуспешно попытался рассмотреть что-то в темном пространстве между козырьком подъезда и мусоркой, хмыкнул и пошаркал к двери. С полпути он вернулся, чтобы положить, еще раз хмыкнув, телефон на мокрую подушку, потом вернулся еще раз, чтобы прихватить какое-нибудь оружие на случай, если это все-таки Змей. В комнате ничего грознее тупого карандаша не нашлось, а единственный нож на кухне был даже тупее карандаша. Но против Змея, наверное, и спецназовский нож не помог бы. Паше уж точно.

Он на всякий случай сунул нож