Через пропасть в два прыжка - Николай Николаевич Александров

не шутит… В магазинах нет уже какой месяц. А у спекулянтов, что выросли вдоль тротуаров, словно грибы по осенней слякоти, цены такие, что еще год назад можно было вместо одной лампы купить всю заводскую линию по их производству…»

Взгляд медленно переместился на прикрепленную к стеклу газету — это был позавчерашний выпуск «Известий». В солнечную погоду газета через несколько часов пожелтела бы и съежилась, а сейчас, казалось, набухла и чуть ли не покрылась плесенью. Вашко поочередно прижал прикрепленные по углам кусочки пластыря — все было в порядке: газетный лист и не думал отклеиваться от стекла.

«Чего он тянет? — размышлял Вашко. — Который сегодня день? Пятый? Шестой?…» В понедельник объявили приказ о присвоении «полковника». Торжественно вручили папаху и новенькие погоны. Отчего-то на лицах сослуживцев и подчиненных не было и тени улыбки, многие старались отвести глаза. Ну да, сказал, что думал… Назвал министра мудаком. Сказал, что и участковым он был таким же умным, как его задница. А еще усомнился в целесообразности слияния КГБ и МВД. Поведал, понимаешь, — будто они сами этого не знали, — что одни, мол, ловят бандитов и насильников, а что ловят другие — ему не интересно, но он точно знает, что ловят они что-то совершенно иное, и это «иное» ему, Вашко, совсем без надобности. Конечно, он понимает, что от слияния служб десяток генералов получит повышение, прибавки к жалованиям, номенклатурные дачи и так далее. Но ему, то есть Вашко, до этого как до лампочки, как до суверенной Украины, и дерьмовые демократы, как, впрочем, и дерьмовые коммунисты, думали о чем угодно, но только не о том, как бороться с грабителями…

Легко, что и говорить, избавились от него. Он еще пытался добиться приема у генерала — не принял. Обычно милая мордашка секретарши скукожилась и стала походить на полувыжатый лимон: «На совещании. Потом в «Белый дом». Сказал, что сегодня не будет…»

По привычке зашел в отдел, хотя не знал, о чем будет говорить с ребятами. Они старались избегать не только разговоров, но даже взглядов — все время отводили глаза. Родной кабинет со старомодным столом, любимым изрядно вытертым креслом и ворохом бумаг на подоконнике показался чужим и неуютным.

Неожиданного во всем этом было мало. Вечером домой заглянул один Женька. Его, Вашко, находка, его отдушина — сам нашел, перевел в отдел, выпестовал. Майорский китель сидел на нем безобразно. Сразу видно: уголовный розыск ходит в штатском. И вообще, для чего он напялил его именно в этот вечер? Что хотел сказать? Водка, которую он припер в кармане, показалась теплой и горчила сверх меры. Разговор не клеился — рассуждать о погоде не хотелось, а любая другая тема неминуемо приводила к службе, к которой Иосиф Вашко с самого утра не имел никакого отношения.

— Сорок восемь, сорок девять… — Коробок, поднятый с пола, снова начал кувыркаться по зелени сукна.

«И это тот самый Женька? — задался вопросом Вашко. — Мой Лапочкин, который говорил «дожить» вместо «класть» с жутким рязанским прононсом… Тот, который через каких-нибудь два месяца после начала службы бесцеремонно оттолкнул шефа в сторону и, гнусно раскачиваясь из стороны в сторону, виляя задом, медленно пошел на беглого зека, вооруженного неизвестно чем, — в сводках об этом не было ни слова — и взял его… Взял, вывернув за спину руку с пистолетом… И Женька тоже! — К горлу подкатил горький ком, веки предательски часто заморгали, но остались, как прежде, сухими. Хоть бы вякнули чего на прощание напутственное: «Сто лет жить и двести ползать! С пенсией, старик, обращайся поэкономней — лучше в десятый раз жениться, чем все спускать в аптеках…»

Часы отбили еще четверь часа. Вашко даже не посмотрел на них — какой смысл, в этих сумерках даже не видно циферблата.

Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три…

«Куда они дели мой пистолет? Видавший виды «ма-кар»… С немного стершимся воронением на стволе, белесой мушкой, крохотным сколом пластика на рукояти… Молодые, конечно, от него откажутся. Нет бы проверить бой — девять выстрелов в «десятку» и еще один… тоже в «десятку». Человека на свалку, оружие в переплавку!

Из глубины коридора глухо донесся шум поднимавшегося лифта. Он остановился на другом этаже. Вашко заглянул в дверной глазок. И снова наступила тишина.

«Где же он? — снова задался Иосиф прежним вопросом. — Чего тянет? Нет, я не ошибся — сегодня именно шестой день…»

Он подошел к холодильнику и достал из него пакет с хлебом и луковицу. Порезав и то и другое, он присыпал столь своеобразный бутерброд крупной солью.

«Ну пробился бы к генералу… А дальше что? Что бы услышал в ответ? Сакраментальное: «Я тебе говорил, Иосиф, что надо останавливаться вовремя. Нужно владеть политесом, а не только уголовным кодексом. Чего дали твои победы? Доказал, что дипломат — преступник! Урвал признание? Упек на неделю в следственный изолятор. А дальше что? Что, спрашивается, дальше? Доказал убийство? А адвокат все свел к случайно сложившимся обстоятельствам. Расклад просто такой, и никакого умысла… И опять фрак, крахмальная рубашка, и подальше от глаз — то ли Буркина Фасо, то ли Шри Ланка. Это же — номенклатура, дурья твоя башка! У них свой мир, не чета вашему: политика — политикам, бандитов — сыщикам… И ничего ты не изменишь…»

Вашко словно очнулся от забытья. Зачем-то протянул руку и взял со стола листок желтоватой бумаги, лежавший под пепельницей. Несколько строчек текста он выучил почти наизусть.

«Привет, лягавый! — почерк был неровным, а острие карандаша то и дело надрывало бумагу — видимо, писавшему было неудобно, и он спешил, используя в качестве подкладки какой-то случайный предмет, может, книгу, может, кусок фанеры. — Ты меня скорее всего не помнишь, да и не к чему тебе это. Мало ль у тебя «крестников» по всему свету! Кому изломал жизнь, кого подвел под «вышак», а кого, как меня, одарил приличным сроком. Все еще не могу понять, за что тебя величали «порядочным». Не заставлял хлебать крошево из собственных зубов? Не бил в промежность копытом? Это действительно так. Я бы назвал тебя рыжим — не за усы, не за шевелюру. Ты же хитрый, как бабушкин воротник в молодости, когда он жил в норе. Именно поэтому я не скажу тебе, лягаш, на чем ты меня брал и когда. Почерк мой тебе тоже ничего не расскажет — я не был таким дураком, чтобы собственноручно подписывать протоколы. Зачем я тебе пишу? Не знаю… В общем так — тебя вышибли из ментовки.