Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

В ушах звенело от непривычной тиши. Ни голоса, шепчущего об увядании и смерти, ни студеного ветра, превращавшего Халцедоновый Чертог в глыбу черного льда… Благословенный, благословенный покой да глоток тепла – что еще нужно для счастья?

И Гир-Карлин идет на переговоры…

Джек неуверенно поднялся на ноги, поднял руку, чтоб утереть лицо рукавом, и понял, что одно другого не легче. При виде его волнения Луна устало улыбнулась.

– Она еще не во дворце, – пояснила эльфийка. – У нас есть время принять ванну и переодеться.

В кои-то веки Джек не убоялся нарядов, несомненно, приготовленных для него про запас: ему отнюдь не хотелось предстать перед Никневен в таком виде, словно только что вылез из печи.

А что до самих переговоров…

После того, как рыцари Луны ушли наверх, навстречу Дракону, но прежде, чем гибель собора свалила его с ног, словно подрубленное дерево, он твердо решил одно.

«Видара мы ей отдадим, пусть даже мне придется собственными руками выкапывать этого шлюхина сына из-под земли».

Ручьи расплавленного свинца текут с Ладгейтского холма, точно кровь, струящаяся из ран величайшего лондонского собора. Поодаль златом сияет в ночи остов почтенной старушки Ратуши, служащий вторым маяком тем, кто смотрит на город с полей, что простираются к северу, или с другого берега реки. Вылепленные из папье-маше статуи великанов Гога и Магога пали к ее ногам. В сердце города тлеют груды углей, там и сям продолжают пляску языки огня, однако трехдневное бедствие обратило Лондон в дымящуюся, точно бескрайние равнины самого Ада, пустыню, средь коей высятся лишь корявые пальцы печных дымоходов да обломанные зубы каменных стен – только они и избегли гибели во всепоглощающем пламени.

Самые счастливые из тех, кто бежал от него, кутаются в одеяла, у неудачников же нет ничего, кроме нательных рубах. За ними, храня покой во имя короля, присматривают стражники, по мере сил хватающие грабителей и мародеров, вздумавших поживиться на чужом горе. Бой продолжается, и утихающий ветер впервые вселяет в людские сердца надежду: быть может, теперь им наконец-то удастся покончить с Пожаром.

Всякий, кто бился с огнем эти три дня, шепчет одни и те же молитвы, надеясь, что дымы унесут их слова в небеса, к самым ушам Всемогущего Господа:

– Да не усилится ветер, да будет же спасено то, что еще уцелело!

Ломбард-стрит, Лондон, 9 мая 1665 г.

Едва дождавшись остановки грохочущего по булыжнику хакни[66], Джек Эллин выпрыгнул на волю, словно отпущенный на праздники школьник. Подбросив вверх монету, ловко подхваченную кучером, он устремился к знакомому крыльцу, лавируя в толпе прохожих, среди лошадей и экипажей, текущих вдоль Ломбард-стрит рекой.

В переднем зале сидели два клерка, составлявших реестры товарам, хранившимся в прочих комнатах первого этажа. Некогда их было много больше, однако за время долгого изгнания короля богатство Энтони пришло почти в такой же упадок, как и здоровье. Да, дом он себе вернул, но прежнее положение – лишь отчасти. Кивнув в ответ на приветственные кивки, Джек прошел к лестнице, ведущей наверх, в жилые комнаты.

Наверху его встретил Бернетт, лакей.

– Сэр Энтони у себя? – спросил Джек.

– Да, доктор Эллин, но в скверном расположении духа. Полагаю, сегодня им получены дурные известия, а леди Уэйр в отъезде – навещает норфолкских родных.

Вот об этом-то Джек и забыл. Жалко, ах, жалко: Кэт всегда удавалось избавить Энтони от черной меланхолии, как никому другому.

«Что ж, придется мне постараться», – подумал Джек, сбрасывая плащ.

– Значит, ему необходимо отвлечься. Где он? В кабинете?

Энтони сидел за столом, склонившись над стопкой бумаг. По всей вероятности, дела городского совета: от парламентской жизни баронет отошел перед самой реставрацией монархии, но лондонской политики бросать и не думал. Прошлый год он провел в должности шерифа Сити, и Джек без раздумий поставил бы немалую сумму на то, что однажды его выберут в лорд-мэры[67].

Если, конечно, он прежде не доведет себя до могилы.

– Джек? Прошу простить мою рассеянность… меня отвлекли кое-какие дела.

Несомненно, те самые дурные известия, о коих поминал Бернетт.

– Вот как? Какие же?

– Смерть от чумы в моем округе. На Бербиндер-лейн.

Смерть от чумы? Это изрядно омрачило настроение Джека и вполне объяснило скверное расположение духа Энтони. Да, чума являла миру свой жуткий лик что ни год, но обнаружить ее под самым носом, в округе Лэнгборн… тревожные вести, тревожные.

Однако тревоги тут же уступили место профессиональному любопытству.

– О зачумленных предместьях – приходе Святого Жиля в Полях и ему подобных – мне известно, но здесь? Вы уверены?

– Да, искатели[68] подтвердили. Но есть тут одно обстоятельство: умерший – иностранец, француз, лишь недавно переехавший из Сент-Джайлс в Лондон. Можно надеяться, здесь поветрие не распространится. – Энтони устало протер глаза. – Но ведь вы не ради того пришли. Судя по упругому шагу, у вас для меня имеются хорошие новости.

После разговора о чуме сии новости казались не столь уж радужными, но Джек улыбнулся как мог лучезарнее и отвесил Энтони театрально учтивый поклон.

– Так оно и есть. Перед вами, мой добрый сэр, новоиспеченный действительный член Королевского общества[69]!

– Чудесно! Хотя тут бы мне вас и высмеять: неужто вам мало быть разом врачом и хирургом? Теперь вам еще и натурфилософию подавай?

Улыбка Джека сделалась вполне искренней. Повинуясь приглашающему жесту хозяина, он опустился в свободное кресло.

– Клянусь, моей единственной любовью навеки останется исцеление страждущих. Однако и натурфилософские теории здесь пригодятся. Взять хоть труд Гарвея о движении сердца и крови…