Наследник императора - Александр Старшинов

Умершие лежали повсюду, в основном женщины и дети. Детей было почему-то очень много. На почерневших углях возле царского дворца все еще стоял громадный медный котел с остатками густого варева на дне. Видимо, в нем даки развели отраву. Тут же валялся серебряный ковшик, отмерявший смертную меру каждому — взрослому, старику и ребенку. Никто из легионеров не посмел его поднять.

Неужели и Флорис тоже? И ее ребенок… сын или дочь… вдруг ее заставили?

Приск с трудом добрался до нужного дома (огонь пока его миновал) и распахнул дверь. Внутри только тела. Неподвижные. Центурион протиснулся вперед, вглядываясь в полумрак, но при этом держа меч наготове. На кровати вытянулся старик — белая борода его, казалось, светилась в темноте. На полу распростерлось тело женщины: она, верно, выпила меньше положенного, надеясь остаться в живых, и долго билась в агонии — вокруг были раскиданы битые глиняные чаши, опрокинута скамья. Умершая была дакийкой — высокая, светловолосая, платок, которым прежде была повязана ее голова, валялся на полу.

Быстродействующего яда не знали даже даки. Чтобы умереть к полудню, они должны были выпить яд как минимум ночью.

Приск вышел из дома, и тут как будто невидимая рука толкнула его к распростертому среди прочих телу. Он мгновенно узнал умершую. Его царевна лежала среди других женщин — почти такая же, какой он запомнил ее во время своего первого похода в горы, — темные косы, с которых соскользнул платок, были уложены вокруг головы венцом. Положив голову ей на плечо, лежал мертвый ребенок — мальчик с темными волосами и очень белой кожей. Казалось, он спал на плече у матери. Приск, наклонившись, коснулся его щеки, ощутил прохладу неживого тела. Его сын не ощутил этого прикосновения отца. Приск затрясся, ноги подогнулись, и он грохнулся на колени подле умерших, вздрагивая от бесслезных рыданий и воя.

Когда он поднялся, то, казалось, миновала вечность — хотя на самом деле не более четверти часа. Приск побрел, глядя прямо перед собой.

Пораженные увиденным солдаты больше никого не убивали — лишь сгоняли немногих уцелевших на площадку близ мощеной дороги.

Несколько даков-мужчин были еще живы. То ли яд не подействовал на них, то ли они его не пили, равнодушные уже ко всему, даже к смерти. Один из уцелевших, пилеат лет сорока, сидел на земле, и мертвое тело юноши-сына покоилось у него на коленях. Мужчина плакал и вытирал туникой сына непрерывно бегущие слезы.

Приск сам не помнил, как достал из сумки таблички и несколькими штрихами стиля набросал фигуру этого нестарого еще человека в суконной шапке и мертвого юношу у него на коленях. Он и сам не замечал, что тоже плачет. Теперь наконец плачет.

— Я думал, что смогу их спасти… этих детей и женщин. Что им незачем умирать, — бормотал Тиресий, стоя за спиной Приска.

Само собой вышло, что весь «славный контуберний» собрался вокруг центуриона.

— Зачем они это сделали? — спросил Кука, озираясь.

— Они верят в вечность, — отозвался Тиресий.

Теперь он был уверен, что сон его не был пророческим: во сне он видел то, что в этот момент происходило за стенами. Видел, как при свете факелов Бицилис собрал всех, кто находился в крепости. Возле царского дворца уже стоял огромный медный котел с клеймом «Децебал, сын Скориллона», наполненный кипящей водой, и старик в белой рубахе с длинной белой бородой бросал листья в кипяток и вливал из темного горшка черную густую жижу в воду.

«Женщины и дети должны уйти первыми, — сказал Бицилис. — Смерть в тысячу раз лучше римского рабства. Наши прекрасные женщины не станут ублажать солдат Траяна, наши дети не станут им рабами на потеху. Потом уйдут воины. Кто захочет. Другие останутся сражаться, дабы убивать римлян».

Но желание драться уже покинуло защитников крепости: боги явили им свою немилость, Децебал ушел и оставил несчастных одних. Покинутые богами и царем, они стремились уйти к Замолксису — сменить старую горестную жизнь на новую, счастливую. Все пили яд с охотой, без страха, и только маленькие дети плакали, не желая глотать горькую жидкость. Тогда им силой открывали рот и вливали меж молочных зубов черную жидкость.

* * *

Дворец не сгорел дотла — обрушилась крыша да пострадал верхний этаж. Нижний, каменный, загасили легионеры. На развалинах нашли обращенные в уродливые слитки драгоценные золотые кубки греческой работы, битую керамику, горелые тряпки, обугленную мебель. Тел внутри не было: слуги Децебала и его телохранители ушли вместе с царской семьей.

Наскоро расчистив от горелых бревен площадку, солдаты принялись сносить найденные вещи, пощаженное огнем добро: кое-какую посуду, украшения (снимали в основном с умерших), большие бронзовые кувшины, многие с зерном. Зерно велено было высыпать на землю или прямо в огонь — никто не ведал, не отравили ли даки напоследок еще и зерно. Потом его попросту перестали извлекать из хранилищ — так и оставили лежать в зерновых ямах.

Адриан наблюдал за происходящим в оцепенении. Он видел лежащих друг подле друга умерших женщин и детей, отворачивался и снова видел — других мертвых женщин и детей. Несколько человек из похоронной команды пытались снести тела в кучу, но это произвело еще более ледянящее впечатление — переплетенные крошечные ручки и ножки, светловолосые головенки, прижатые друг к другу. Малыши, будто легшие спать в одной кровати, чтобы никогда больше не проснуться. Адриан закрывал глаза, но тогда начинал отчетливо чувствовать сквозь дым смрад разлагающейся плоти.

— Это победа! — Траян положил ему руку на плечо.

Адриан вздрогнул и открыл глаза.

— Да, победа.

Траян снял с руки алмазный перстень, доставшийся императору от Нервы, и надел на палец племяннику. Это было не просто признание его заслуг, это было почти как объявление его наследником.

Адриан заметил, как перекосилось лицо Сервиана, что стоял за спиной императора.

«Я победил», — подумал легат легиона Минервы.

И даже попытался улыбнуться.

* * *

Тиресий, бродивший как потерянный по разрушенной крепости, услышал вдруг тихий скулеж. Скулили прямо у него под ногами, на том месте, где он стоял. Он раскидал обломки балок, потом снял деревянную крышку, и перед ним открылось довольно просторное хранилище, устроенное в земле. Здесь все еще стояли большие конические сосуды с зерном, и подле одного из них сидели два мальчика лет шести и семи. Один из них держал на руках щенка.

— Прямо идиллия, — хмыкнул подошедший Кука. Он держал в руках флягу с вином. Выпил уже половину, но легче не стало.

— Что с ними делать? — спросил Тиресий.

— Как что? Вытаскивать. Внизу на террасе есть несколько клеток, одна — с детьми. Туда тащи.

Тиресий наклонился, пытаясь ухватить одного из мальчишек за шкирку. И тут же отдернул руку: пацаненок впился ему в кисть зубами. Недолго думая, Тиресий запрыгнул вниз, ухватил парнишку за ворот рубахи и выбросил наверх. Потом точно так же поступил со вторым.