Миланский вокзал - Якопо Де Микелис

практикует воду, но сам при этом белый. У него есть убежище или логово где-то в подвальных помещениях, где проводятся жертвенные церемонии. Я подозреваю, что он живет там, внизу, и не со вчерашнего дня. Он слишком легко движется по этим галереям, а стало быть, знает их в совершенстве. Несмотря на то что пока все говорит об обратном, я убежден, что он состоит в некоей банде или секте…

– Извини, Кардо, – вмешался Колелла, – но как ты можешь утверждать, что он не просто одинокий шизик, действующий под влиянием черт знает каких фантазий?

Призрак – психопат? Шизофреник? Сумасшедший? Пока он боролся с ним, Меццанотте смотрел прямо в его пылающие глаза, наполненные какой-то яростной экзальтацией…

– Именно потому, что Призрак, по всей вероятности, сумасшедший, я и не думаю, что за всем этим стоит он один. Подумайте об этом. Тайные ритуалы, требующие редких экзотических ингредиентов, заброшенная дверь, превращенная в секретный проход, старая фреска, написанная кем-то, кто явно умеет рисовать… Как это может быть работа одного человека, тем более выжившего из ума?

Настала очередь Минетти взять слово.

– Не то чтобы я был экспертом, инспектор, но я слышал, что нигерийская мафия использует ритуалы воду, чтобы подчинить себе проституток, которых она эксплуатирует. Не может ли он быть частью этого?

– Я тоже думал о чем-то вроде этого. Но вынужден огорчить тебя: в этом районе никогда не гнездились нигерийцы… И потом, насколько мне известно, белых среди своих партнеров они не держат. Но рискну предположить, что это может быть менее структурированная банда, состоящая из людей разных национальностей, включая и нигерийцев, которая, возможно, сформировалась прямо здесь… Второй вопрос в том, с кем у них вражда. Конкурирующая банда, претендующая на территорию? Могут ли эти люди в военном снаряжении, которых видели преследующими Призрака в коридорах дневного зала, быть причастны к ней?

– Не знаю, я просто предполагаю, – оживился молодой агент. – Но что, если это не две группировки, а одна, которая разделилась на две фракции из-за внутренних дрязг?

– Да, не исключено; я об этом не подумал… Отличное замечание, Минетти.

– А я вот кое-чего не понимаю, – вмешался Колелла. – Если в основе всего лежит конфликт из-за контроля над подземными территориями, почему Призрак оставляет мертвых животных на поверхности? Разве не логичнее было бы оставлять их там, под землей?

«Да, почему?» – устало подумал Меццанотте.

– Ты прав, черт возьми; на самом деле это не имеет смысла. Кстати, если они используют подземелья в сомнительных целях, им не стоит рисковать привлечением нежелательного внимания… Поздравляю, Филиппо, ты только что разрушил нашу реконструкцию фактов.

Он уныло смотрел на то, что записал на доске. Это была сборная солянка из вопросов без ответов, диких гипотез и противоречивых фактов. Прокурор Рицци был прав, оценивая их знания по делу как туманные. Возможно, только сам Призрак мог бы объяснить, как все есть на самом деле. Им обязательно нужно было поймать его, и лучше бы поторопиться. Хотя комиссар Далмассо, продолжавший недооценивать проблему, сказал, что, по его убеждению, Призрак вышел из игры и, осознав, что издеваться над людьми – это совсем другое дело, чем издеваться над животными, запаниковал и бросился бежать, Меццанотте, напротив, был уверен, что Призрак повторит свою попытку. Он мог быть сумасшедшим, но ничего не боялся. Если он действительно считал, что находится под защитой Коку, бога, дарующего непобедимость в бою, то никакие препятствия не могут его остановить. И чтобы помешать ему найти новую жертву, усиленного наблюдения на вокзале было бы недостаточно. А найти ее среди отчаявшихся людей из «Отеля Инферно» или тех, кто обитал внизу, ему не составило бы труда, даже не высовывая носа из подземелья.

* * *

Меццанотте знал, что сегодня тот самый день, с момента как открыл глаза утром, хотя, учитывая все, что произошло за последнее время, даже не задумывался об этом – по крайней мере, сознательно. Как и каждый год, это осознание проявилось в виде узла, болезненно сжимавшего его желудок. Потянувшись, он выключил будильник, встал с кровати и скользнул в душ, где пробыл очень долго. Вернувшись в свою комнату, с полотенцем, обернутым вокруг талии, достал из глубины шкафа темный костюм – любой, кто знал Рикардо, удивился бы, настолько мало тот ему подходит. В конце концов, не он его покупал, и он точно знал, сколько раз надевал его: это был уже шестой. Ему пришлось несколько раз переделывать узел на галстуке перед зеркалом, прежде чем он смог сделать это правильно. Затем Рикардо перешел на мини-кухню, где приготовил мокко и поставил его на плиту. В ожидании, пока поднимется пенка, он отправил со своего мобильного телефона два текстовых сообщения с одним и тем же текстом: «В восемь?» Поискал в шкафу чистую чашку. Не найдя, достал одну из тех, что были сложены в раковине вместе с кучей грязной посуды и столовых приборов, и ополоснул ее под проточной водой. Не успел он допить свой кофе, как пришли два ответа: «Хорошо» и «Отлично, увидимся там». Рикардо сделал последний глоток, бросил чашку обратно в раковину и вышел из дома.

* * *

В то утро в доме Кордеро царила необычная суета. Двое слуг-филиппинцев сновали туда-сюда между входом и лифтом, таская сумки и чемоданы, Энрико нервно мерил шагами комнаты, не отрывая от уха мобильный телефон, делая один звонок за другим, чтобы уладить последние деловые вопросы перед отъездом, а взволнованная и сияющая Соланж постоянно поднималась и спускалась по винтовой лестнице, соединяющей два этажа квартиры, чтобы достать одежду и различные аксессуары, без которых, как она вспомнила в последний момент, совершенно не могла обойтись. Ее энтузиазм был подлинным. Наконец-то ей удалось уговорить мужа взять отпуск: пять дней на эксклюзивном курорте в Коста-Рике, со всеми удобствами, но изолированном, где, как заверила ее подруга, практически нет мобильной связи, так что Соланж была уверена, что никто им не помешает.

Сидя на кухонном табурете в футболке на два размера больше и доходившей ей до середины бедра, Лаура бездумно ела хлебцы, макая их в чай, не обращая внимания на суматоху за дверью. Ее мысли были в другом месте. Она много думала об этом – и теперь знала, что делать. Всю свою жизнь Лаура считала «дар» своим несчастьем, с которым ей приходится жить как с врожденной болезнью, уродством или чем-то в этом роде. Она всегда пыталась избежать этого ценой возведения барьера между собой и миром, и этот барьер мешал ей жить полной жизнью. Но потом, когда