Трусаки и субботники - Владимир Орлов

– Стой! Подними руки! И шагай лицом к стене!

Я обернулся.

Юлия стояла метрах в трех от меня и двумя руками направляла на меня пистолет. Почему-то именно в это мгновение я сообразил, что на ногах у Юлии туфли на шпильках. Зачем эти шпильки?

Мне пришлось открыть рот:

– Брось пистолет. Не дури.

– Сейчас я казню тебя, Куделин, как сволочь, доносчика и предателя. Ради справедливости и во искупление своей вины.

– Никого вы не казните, Юлия Ивановна, – сказал я и шагнул к Юлии. – Надо было заниматься спортом. Ваша сестра Виктория объяснила бы вам, что из этого оружия можно лишь опалить мухе крылья. Какой идиот и зачем снабдил вас стартовым пистолетом?

Я сжал руку Юлии, отобрал пистолет и сунул его в карман брюк.

– Чтобы вы не наделали дуростей…

Я закрыл чемодан и пошел к двери. Вслед мне неслись бранные слова и девичий рев. Прежде чем захлопнуть дверь квартиры, я посчитал необходимым произнести:

– Прощай, Юлия.

Домой я добирался пешком. Да и идти-то мне было всего двадцать минут. Чашкины спали, а пиво мое в холодильнике стояло. И то благо. Выпала хоть какая-то песчиночная поблажка судьбы.

Понятно, спать я не мог.

Я был огорошен. Ничего подобного в моей жизни не случалось. Сейчас я вспоминаю о тогдашней своей маяте не то чтобы не болезненно (та боль нет-нет, а возникает тоской), не то чтобы легко, но во всяком случае – переносимо. В ту же ночь и на следующий день каждая минута была для меня мучительной. Любое отвлечение прерывалось мыслью: а Юлии больше нет в моей жизни. Юлии нет! Нет Юлии! Черта проведена в моей судьбе. Черный предел, за которым – лишь тьма и одиночество. И позор. Дома ко мне еще не пришло ощущение позора. Возникало лишь предчувствие позора. Но и его было достаточно.

Я вспоминал подробности последнего свидания с Юлией, прощания с ней. За что, думал я, отчего такая нелепость и несправедливость? И неужели все это произошло в реальности? Произошла моя погибель. Вот что произошло! «Но казнь твоя еще впереди!» – произнес кто-то во мне. «Какая еще казнь? – взвилось во мне недоумение. – Казнь-то еще какая?» А та самая, какую намеревалась произвести Юлия. И я снова видел ее, наклонившуюся в яром порыве с пистолетом в руках, и туфли эти ее лучшие на тонких каблуках… Торжественная выверенность казни как ритуала?.. Но драматизм (для меня-то без сомнения – трагизм) ночной сцены – обвинение, брошенное единственно необходимым для меня человеком, в доносительстве, в предательстве, наконец – в служебном лицемерии в любви, – явно снижался дурацким эпизодом со стартовым пистолетом. Тут в трагедию врывался фарс. И мне начинало казаться, что, может, и вся ночная сцена – несерьезная и что сейчас все рассеется, Юлия позвонит, отыщет меня и… Но Юлия не звонила. И я знал, что она не позвонит.

«Что же делать? – бормотал я. – Что мне делать?»

Утром я был вынужден разъяснять Чашкиным, что я пожил всласть у одной из своих приятельниц, но теперь экскурсия закончена и я возвратился восвояси. Я еще при этом шутки сотворял и выдерживал подмигивания с улыбками понимания соседа Чашкина.

А в редакции ко мне пришло болевое ощущение позора. Раз для чьих-то выгод Юлию сумели убедить в том, что я стукач и был подослан к ней информатором с поручением сдать кружок Анкудиной, то отчего же для тех же самых выгод не разбросать слухи обо мне и среди моих сослуживцев или даже университетских приятелей? По коридорам редакции я шел, еле кивая знакомым, взгляды их оказывались для меня ожогами, я все ожидал, когда мне бросят в спину или в лицо: «Стукач!»

Дверь своей коморки закрыл на замок. Но сразу же зазвонил телефон. Я поспешил к трубке.

– Василий Николаевич Куделин?

– Да, – сказал я.

– Добрый день, – весело и чуть ли не напевно зазвучал мой собеседник. – Вы-то небось иной голос ожидали услышать! И женский, скорее всего. Но извините. Это всего лишь Сергей Александрович.

– Какой Сергей Александрович? – спросил я.

– Тот самый, Василий Николаевич, тот самый! Вы уж не беспокойтесь! Сергей Александрович Кочеров. Или вы обо мне запамятовали? Не вспоминали в забавах-то веселых?

– Нет, вспоминал иногда, – выдохнул я.

– Очень признателен вам, – рассмеялся Сергей Александрович. – Ну и как ваша жизнь драгоценная, Василий Николаевич, протекает?

– Вашими молитвами, Сергей Александрович…

– Это уж точно, нашими молитвами. И в особенности – моими, – опять рассмеялся Сергей Александрович. – Ты хоть понял, говно невесомое, что нами брезговать и нас обижать не следует? Или до тебя и теперь не дошло?

– Значит, это вы… – имя Юлии я вымолвить не смог и замолчал.

– А кто же еще-то! – чуть ли не вскричал Сергей Александрович. – Я же тогда, Васючок, говно в проруби, сказал: пожалеешь, что принялся передо мной выеживаться. И предупредил: разговор наш будет иметь продолжение. Мы еще с тобой встретимся…

– Если меня отвезут к вам под конвоем, – сказал я, – то, значит, и встретимся.

– Ишь ты неприступный какой! Ты повыкобенивайся, повыкобенивайся! Давай! Ты еще сам приползешь к нам с пожеланием оказывать посильную помощь… Ты сейчас где? Ты в углу! В углу ямы помещика Троекурова, и к тебе медведь подпущен. Но ты не Дубровский и не располагаешь револьвером. Раньше тебя, при твоей невесомости, и ухватить было не за что, а теперь-то мы тебе в яму веревку кинем, ты сам за нее ухватишься и выползешь к нам…

– Предпочту оставаться в яме, – угрюмо сказал я. – Мне теперь все равно.

– Из-за бабы-то? Ты еще больший слабак, нежели я думал.

– Нет, уже и не из-за бабы. Из-за себя. Из-за своих соображений о сути жизни. И вот чего я не могу понять, я не лукавлю, отчего это вдруг я, пустышка, червяк, говно невесомое, ввел вас в такое раздражение или даже в злобу, что вы, аки титан Зевсов, пыжитесь, усилия прилагаете, чтобы меня истоптать или уничтожить? В чем ваше удовольствие? Тут, можно предположить, содержится нечто болезненное…

– Удовольствие! Да тобой подтереться противно!..

– Но вот вы звоните мне зачем-то…

– А затем, чтоб ты знал, что каждый, кто уклоняется от служения пользе и мощи Отечества, спокойно жить не должен. Мы еще про тебя такие достоверные сведения разбросаем, что ты за веревку все же ухва тишься!

– Я ею лучше удавлюсь.

– Твое дело. Но будешь дурак! Ты теперь злишься на все и на всех. Окажись я рядом с тобой, ты бы кинулся на меня со своими кулачищами и стал бы забивать насмерть! Впрочем, я ведь тоже не хил и обучен разным фокусам…

– Нет нужды бросаться на вас. Зачем? – сказал я. – Мне известны пророчества Матроны. В частности, и относительно вас. И достаточно.

– Какой Матроны? – удивился ловец человеков.