Украденный сон - Александра Маринина

Звонок о дочери Ларцева поступил на Петровку, когда дядяКоля еще не успел выйти из клуба. Служба наружного наблюдения сообщила, что всюночь и часть дня он провел по адресу на улице Сталеваров. Туда немедленно былавыслана группа захвата. Через час после разговора с Арсеном Николай Фистин ихозяин квартиры Славик-автогонщик были арестованы, а Надя Ларцева отправлена вбольницу.

С самого утра 31 декабря Сергей Александрович Градовразыскивал дядю Колю. Антонина сказала, что он уехал куда-то посреди ночи и досих пор не возвращался.

– Как появится, пусть немедленно свяжется со мной, –попросил Градов.

Шли часы, а Николай не объявлялся, в клубе его тоже не было,и никто не знал, где он. Дурные предчувствия одолевали Градова, он понимал, чтовсе происходящее связано с отказом Арсена от выполнения контракта. Около пятивечера он в очередной раз позвонил Фистину домой.

– Сергей Александрович, – прорыдала в трубку Антонина,– Колю арестовали.

В момент паники Градов соображал плохо, и ему понадобилосьпо меньшей мере несколько минут, чтобы понять, что Коля Фистин был последнимрубежом между ним, Градовым, и органами правопорядка. Если Николая арестовали,то следующим будет Градов. Сергей Александрович по укоренившейся привычкепопытался определить в своем окружении человека, на которого можно будетположиться и который все устроит. С самого детства у него был добрый папа,опекавший Сережу чуть ли не до женитьбы, потом появились секретари, порученцы,референты, помощники, жополизы, наконец, был Арсен. Все эти люди в один голоствердили: «Не волнуйтесь, мы все устроим, все будет в порядке». Сейчас емупришлось взглянуть в глаза неприятному факту: никто на себя его проблемы большене возьмет.

Следующая мысль, пришедшая в голову Градову, была о том, атак ли сложна и неразрешима проблема, как кажется? Может, ну ее совсем? Пустьсебе никак не решается, ничем особенно ужасным это ему не грозит. Еще несколькоминут напряженных размышлений привели Сергея Александровича к неутешительномувыводу о том, что ареста и тюрьмы не миновать. Дядя Коля, конечно, преданныйпес, но от этого не легче. Что он может в своей бесконечной преданности сделатьпри своем-то скудноватом умишке? Вариант первый: замкнуться в гордом молчании иникаких показаний не давать.

Но для сыскарей с Петровки молчание – знак согласия свыдвинутыми обвинениями. Их видом оскорбленной невинности не проведешь. Размолчишь – значит, боишься давать показания, раз боишься говорить – значит, естьчто скрывать. Или кого покрывать. Вариант второй: дядя Коля придумывает ловкоевранье, при котором берет на себя всю вину, а Градов ко всему этому вообще нималейшего отношения не имеет. Это было бы идеально, но беда вся в том, чтотуповатый, хотя и старательный, Николай просто не в состоянии придумать такоеловкое, ладно скроенное и крепко сшитое вранье. Так что на этот вариант надеждынет. Третье: Фистин, сука подзаборная, падла, добра не помнящая, в первую жесекунду выложит все, что знает про Градова. Ну, тут уж все ясно и двух мненийбыть не может.

Выходило по здравом размышлении, что из трех возможныхвариантов реальны только два, и оба они ведут к аресту и суду. Так, с этим тожевсе понятно.

Но может быть, арест и суд – это не так страшно? Может быть,это можно пережить?

Сергей Александрович Градов знал твердо, что ни камеру, низону он не перенесет. Это даже не обсуждалось. Первый звоночек прозвенел, когдаего, одиннадцатилетнего, впервые отправили в подмосковный пионерский лагерь.Лагерь был по тем временам хороший, один из лучших, для детей московской партийнойэлиты, и добиться путевки было не так-то просто даже для Сережиного отца. Впервый же день зайдя в лагерный туалет, Сережа увидел загаженное нечистотами«очко», вдохнул смешанный запах хлорки, мочи и фекалий, и его вырвало. Когдатерпеть нужду не было больше сил, он повторил попытку, но все обернулось ещехуже: его не только рвало, он еще и обмочился. Каждая минута пребывания впионерском лагере превратилась для мальчика в пытку, ребята смеялись над ним,дразнили «зассанцем», несколько раз устраивали ему «темную». Сережа не могесть, отвратительный запах туалета преследовал его повсюду, даже в столовой,его постоянно мутило. Нормально оправиться он тоже не мог, ему приходилоськаждый раз терпеть до последнего, а потом вставать перед мучительным выбором:или рвота в туалете, или побег из лагеря с попыткой добраться до ближайшеголесочка, или поиск укромного местечка на территории лагеря с риском, что тебякто-нибудь увидит и покроет несмываемым позором на линейке. Все остальныепроблемы померкли перед этой, главной, а ведь и их было немало. Сережасовершенно не мог жить в коллективе, быть таким, как все, вставать вместе совсеми, выходить стройными рядами на зарядку, потом на линейку, есть противнуюжидкую кашу или политые комбижиром жалкие кусочки жил и хрящей, называемые«азу» или «бефстроганов».

Через десять дней родители забрали Сережу из лагеря.Впечатление оказалось настолько сильным, что при слове «лагерь» мальчиканачинало трясти.

Ко времени ухода в армию Сергей значительно окреп ифизически, и морально. Его уже не рвало от вида и запаха общественного сортира,он мог заставить себя проглотить казенную еду из общего котла и избежатьнасмешек и издевательств. Но все равно он прочувствовал и выстрадал каждуюминуту из бесконечных двух армейских лет. К тому же ему не повезло: в тойвоинской части, где он служил, «дедовщина» процветала достаточно пышно, так чтои от нее пришлось изрядно натерпеться.

Пройдя армейский ад, Сергей твердо сказал себе: «Все, чтоугодно, только не тюрьма». Страх перед зоной он пронес через всю взрослуюжизнь, и с годами страх этот не только не ослабел, став привычным, а, напротив,еще более укрепился. Свобода печати принесла с собой множество публикаций, ихудожественных, и документальных, о том, «как там, на зоне».

Градов с болезненным любопытством, замешенным на ужасе иотвращении, читал жуткую правду про порядки в исправительно-трудовыхучреждениях и содрогался оттого, что все оказывалось еще хуже, чем ему моглопривидеться в самых страшных снах. А потом и опытный «сиделец» дядя Коляподтвердил: все так и есть, только на самом деле еще чудовищнее, потому что онекоторых вещах писать как-то не принято, вроде неудобно. Например, о том, чтов следственном изоляторе в одной камере сидят человек по 30—40, спят в трисмены и пользуются парашей на глазах друг у друга.

Градов боялся тюрьмы так сильно, как ничего другого в этойжизни не боялся. Когда зона замаячила в первый раз, он, ничтоже сумняшеся,пошел на убийство Виталия Лучникова. Своими руками засадил в тюрьму несчастнуюТамару Еремину. Все это казалось ему ничтожными, мелкими глупостями посравнению со сжигающим его страхом. Во второй раз зона замаячила, когда этотпридурок Аркадий начал приставать со своими бредовыми идеями признаться во всеми покаяться. Его тоже пришлось убрать с дороги, чтобы не путался под ногами.

Потом угроза возникла со стороны Тамариной дочки Вики.Градов и ее уничтожил, в очередной раз разорвав ниточку, протянувшуюся междуним и ненавистной тюрьмой.