David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Самый коммерчески успешный альбом Боуи, Let’s Dance, был записан тринадцать лет назад, и успех, как это нередко случается, принес проблемы. Согласно общему мнению, до Let’s Dance Боуи всегда был на шаг впереди массового рынка. И именно с этим альбомом, который разошелся во всем мире тиражом шесть миллионов экземпляров, массовый рынок наконец догнал его. С тех пор Боуи всегда на шаг отставал.

Боуи признает, что середина 80-х была низшей точкой его карьеры. С успехом Let’s Dance он вдруг обнаружил, что, по своим собственным словам, играет для «аудитории Фила Коллинза», и тогда он впервые начал подгонять музыку под желания своей воображаемой публики, а не под собственные желания.

— В общем, я загнал себя в паршивую ситуацию.

Его спасло знакомство с американским гитаристом Ривзом Габрелсом.

— Ривз видел, что я иду на компромиссы ради массового признания и из этого не получается ничего хорошего. И он сказал мне: зачем ты занимаешься тем, чем занимаешься, ведь это совершенно очевидно делает тебя несчастным? Занимайся тем, что делает тебя счастливым.

С Габрелсом Боуи собрал группу Tin Machine, сознательно не акцентируя внимание на своей персоне, чтобы быть «наравне с остальными». Этот проект оказался, как он теперь признает, «катастрофой со щепоткой величия. Великолепной катастрофой». Критики были настроены враждебно, слушатели были в недоумении. Продажи были пренебрежимо малы.

— Но так или иначе, это помогло мне определить, что мне нравится и что мне не нравится в занятиях искусством. Я чувствую, что с помощью этого восстановился как художник. И я уверен, что в последние несколько лет снова обрел полный контроль над своим путем художника. Я работаю по своим собственным критериям. Я не делаю музыку, которой мог бы устыдиться в будущем или про которую я мог бы впоследствии сказать, что не вложил в нее душу.

Его теперь волнует не коммерческий успех, а, его словами, «чувство, что я все еще как-то участвую в диалоге» — и не только в поп-музыке, но в любой сфере, куда его приведет любопытство.

— Я чувствую, что сейчас во всех художественных сообществах — в музыке, в литературе, в визуальных искусствах — появилась атмосфера открытости. И я полон решимости писать картины, делать инсталляции или создавать костюмы, если мне этого захочется. Если я захочу написать о чем-то, я напишу об этом.

Недавно он открыл для себя радость сотрудничества — он практикует «живопись действия» с Дэмиеном Херстом, работает над инсталляциями с Оуслером и запланировал серию альбомов в продолжение Outside с Брайаном Ино. Кульминацией этой серии работ должна стать театральная постановка на Зальцбургском фестивале 2000 года, которую спродюсирует Роберт Уилсон.

Он говорит, что всегда был поглощен работой: «Я не люблю зря тратить время». Но теперь он внимательно следит за тем, чтобы это не мешало его отношениям с людьми:

— Я ужинаю с друзьями; я не забываю позвонить им!

В его голосе звучит свежее удовольствие от обыкновенных ритуалов дружбы.

— По-моему, внутренние и внешние ценности в моей жизни прыжками, как в чехарде, перестроились и заняли более позитивное место, — говорит Боуи, и, как мне кажется, это типичный для него окольный способ сказать, что он доволен своей жизнью.

— Быть таким хамелеоном, каким был Дэвид, по крайней мере, необычно, — говорит его друг Брайан Ино. — Самое худшее для человека это не иметь ясного ощущения своего «я» и ужасно переживать из-за этого. Но, мне кажется, он пришел к идее, что можно либо думать, что имеешь ясное ощущение своего «я», либо не беспокоиться о том, что ты этого ощущения не имеешь. Теперь он думает: кому какое дело?

— Это правда, — говорит Боуи. — Меня охватывает чувство благодарности за то, что я каждый день могу вставать с постели, что я сохранил все свои способности и что сейчас я стремлюсь к разумным, нормальным вещам. Этого достаточно.

Он со смехом откидывается на спинку дивана:

— Иногда я настолько счастлив, что люди расстраиваются.

Дэвид Кавана. Февраль 1997, «Q» (Великобритания)

Планета Земля — голубая, и 8 января пройдет ровно пятьдесят лет с тех пор, как Дэвид Боуи поселился на ней. Чествования и восхваления начались заранее. Не прошло и двух месяцев 1996 года, как Дэвид Берн официально ввел Боуи в Зал славы рок-н-ролла в Нью-Йорке. Затем, в Лондоне, он получил премию Brit Awards за выдающийся вклад в британскую музыку. К ноябрю он завершил работу над своим двадцать первым студийным альбомом, Earthling. В этом году Дэвид Боуи станет первой рок-звездой, которая продаст себя на бирже в виде облигаций «Bowie Bonds» за 30–50 миллионов фунтов.

Назавтра после своего дня рождения Боуи даст благотворительный концерт в Мэдисон-сквер-гарден, где к его группе из четырех человек присоединятся специальные гости, в том числе Лу Рид, Foo Fighters, Sonic Youth и Роберт Смит из The Cure. В последующие недели Боуи также планирует прочесть две свои недавние биографии: «Loving The Alien» («Любовь к инопланетянину») Кристофера Сэндфорда и «Living On The Brink» («На грани») Джорджа Тремлетта.

Необыкновенно энергичный полуцентурион, Боуи вложил мощный заряд в альбом Earthling, который выйдет в феврале. Earthling, на котором джангл и рок образуют порой невероятные комбинации, — бескомпромиссное высказывание, и чтобы привыкнуть к нему, требуется несколько прослушиваний. Фанаты Боуи в интернете уже вовсю обсуждают его на официальном сайте.

«Уважаемый мистер Боуи, — написала 2 декабря женщина по имени Кристал. — Я хочу поблагодарить вас за полное захватывающих образов путешествие по вашей музыке и мыслям. Оно заставляет думать и приносит удовольствие. P. S. Одно время я подумывала сменить имя на Crystal Japan[95]».